Йозеф Несвадба - Мозг Эйнштейна

Мой шеф меня нахваливал. Но, конечно, даже и не пытался чем-нибудь помочь. Однажды он привел ко мне свою дочь Гильду, костлявую угловатую девушку с голубыми глазами и пушком на подбородке. У нее были жирные волосы, которые она не умела укладывать и поэтому выглядела так неприглядно и неряшливо, что частенько вызывала всеобщую жалость. Я тоже жалел ее до тех пор, пока она не заговорила, потому что свои шумные разглагольствования она сопровождала весьма бесцеремонными жестами — хватала меня за подбородок и била по спине, — и я уже стал бояться, что она, недолго думая, положит ноги на стол либо начнет говорить мне «ты» и называть по имени.

И я этого дождался. Именно сегодня, когда мой шеф отправил меня с ней на премьеру в цирк. Разумеется, прежде всего он хотел продемонстрировать меня городским сплетницам, которые в изобилии собрались здесь в этот вечер. И Гильда вела себя так, будто мы давно уже сыграли свадьбу. Я должен был держать ее шляпу, смахнуть пыль с кресла, раскрыть сумочку и спрятать в нее билеты, наконец, принести пальто из гардероба, потому что ей вдруг стало немного холодно, и оставить его у себя на коленях, так как ей уже было жарко, когда я вернулся из раздевалки.

И все же сегодня вечером я пришел в цирк не для того, чтоб выступать в роли жениха девицы Гильды. В таком качестве шеф не отважился бы меня послать. Ведь служебное подчинение тоже имеет свои границы. В сущности, он послал меня затем, чтобы я разузнал, не продает ли цирк каких-нибудь заморских зверей, необходимых нам для наших заведений. Кто сможет упрекнуть меня в том, что я, не извинившись, бросил дочь своего руководителя, когда передо мной возникла реальная возможность приобрести столь оригинальную обезьяну — скорее это даже человек или, вероятнее всего, какой-нибудь редкий экземпляр человеко-обезьяны, которая еще бог весть когда попадет к нам в Северную Чехию?

— Вам меня не убедить, — это не шимпанзе, — с раздражением заявил я Кноллю. — Я совершенно уверен — посмотрите на его подбородок, форму черепа, на надбровные дуги. И вообще это не обезьяна.

Кнолль не удивился.

— Знаю, — ответил он и потянулся, сидя в своем цирковом фургоне. На столике стояла бутылка рому. — Знаю, — повторил он. — А вам не приходит в голову, что не вы первый обращаетесь с этим ко мне. Но до сих пор никто ничего не доказал…

— И все же доказать нетрудно. Достаточно посмотреть на строение его ног, calcaneus и особенно на ступни.

— А как вы собираетесь на все это посмотреть? Я вас и близко к нему не подпущу. Когда профессор Пфермейер из Гейдельберга попытался к нему подойти, тот свернул ему нижнюю челюсть. Господину Райту из Манчестера он чуть ли не отгрыз все предплечье — вы бы видели его зубы! А господину Хаасе повредил позвоночник! Эта сволочь не любит людей. Но мне он нужен. Он спасает наш цирк от разорения. Сейчас кризис, мой друг, и я готов демонстрировать кого угодно — хоть безобразных уродов, хоть небесных ангелов, — мне все равно. Я своего Тарзана использую в коммерческих целях, и поэтому все законы на свете на моей стороне. Они будут охранять меня от любых придурковатых ученых! Если вам не нравится, я вас не задерживаю. Попытайтесь его сфотографировать; большой пользы это вам не принесет, потому что он хочет быть обезьяной, хочет быть шимпанзе и делает это так хорошо, что никто мне ничего не докажет…

Владелец цирка рассмеялся, он был уже как следует пьян. Видимо, до сих пор дела в его цирке шли не так уж плохо, раз хватало денег на выпивку.

— Но если вы хотите испытать, милостивый государь… — робко заговорила жена Кнолля, еще минуту назад выступавшая в качестве укротительницы львов.

— Что испытать? — рявкнул Кнолль и зло посмотрел на свою жену. И укротительница львов здесь, в фургоне, сразу же превратилась в кроткую голубицу, в послушную жену, которая стала успокаивать своего мужа, забегала вокруг него, будто над ее головой защелкал тот самый бич из толстой кожи, каким она каждый вечер укрощала в клетке царя зверей.

— Что испытать?! — снова рявкнул Кнолль, рявкнул погромче, чем лев. — Хочешь, чтоб на нас обрушились несчастья? Да разве ты, корова, не знаешь, что все эти сумасбродные ученые в конце концов с нами судятся? За свои травмы они требуют денежной компенсации и готовы на тяжбу ухлопать все свое состояние. Эх ты, курица безмозглая!

И в адрес укротительницы понесся поток изощренных ругательств, в которых фигурировали уже не только домашние животные.

Я выбежал из фургона, а владелец цирка хриплым голосом все еще перечислял мне вслед названия разных пород и семейств, известных в зоологии.

Снаружи никого не было видно. Вокруг стояли запертые темные фургоны. Большинство их обитателей находилось на арене. Время от времени до меня доносились возгласы зрителей или ржание коней в стойлах. Должно быть, выводили белых лошадей. Я раньше не обращал внимания на то, что у них есть такие лошади. Ориентируясь по запаху, я без труда добрался до клеток. В первой при лунном свете я увидел того единственного льва, изображение которого украшает цирковые афиши. Он был уже довольно стар и лыс. И сейчас, во сне, он время от времени терся о решетку, потому что его мучила парша. В следующей клетке помещались шакалы. Как ни странно, но их не мучила парша. Стоило, однако, шакалам меня увидеть, как они начали рычать. Оно и понятно: эти шакалы были подозрительно похожи на собак. Какая-то помесь волка с догом. Здесь, вблизи, я не мог ошибиться. «Хороши шакалы, ничего себе. Лучше бы ты тех шакалов привязал к конуре, — подумал я. — В общем, каков поп, таков и приход! Обман на обмане». Пройдя мимо нескольких пустых помещений, мимо ящика со змеей, я наконец увидел совсем в стороне обезьянью клетку. Она была оборудована, как все обезьяньи клетки на свете. Зеркальца, лесенки, велосипед и разноцветные лоскутки, будто здесь содержат обыкновенных мартышек или павианов. Обезьяна, а точнее, неизвестное существо, покоилось в углу клетки, лицом к стене. На руках у нее были цепи, какие прежде надевали заключенным, а на ногах — большое чугунное ядро, знакомое мне только по истории средневековых тюрем. А ведь никто во всем мире так не заковывает обезьян! Все эти металлические приспособления предназначены исключительно для людей.

Как-то Гильда велела купить для нее мятных конфет. И теперь их у меня был полон карман. Я вытащил конфетку, развернул ее и, причмокивая, демонстративно стал сосать, а в конце концов бросил ее в клетку. Разумеется, все это время я посматривал по сторонам, как бы не появился управляющий или кто-нибудь из служителей. Казалось, все было спокойно. И только этот Тарзан — так его называли — лежал в углу, куда не падал свет луны, и не проявлял никакого интереса к моей конфете. Я снова причмокнул и на этот раз бросил в клетку целую горсть конфет. При этом я заговорил и стал его нахваливать…