Ася Михеева - Тара

Стол молча смотрел в спину белыми пятнами раскиданных набросков.

Лучшая награда за работу — новая работа. Когда Шимас зачищал первые отливки, оставаясь после работы, он и думать не думал, что дело так далеко зайдёт. Красивый даровой материал. Ну, не совсем даровой, но на заводском дворе этой платины было тонн тридцать. Больше не помещалось. Завод штамповал на экспорт ёмкости для агрессивных сред. Парсонс, Какаду и Оркнея, где с благородными металлами было потуже, охотно их брали, не брезгуя и сырьём, необходимым в гальванической химии. Скромненько, но всё-таки экспорт. Для начала неплохо.

Шимас наловчился лить из платины фигурки. Люди их с удовольствием разбирали — директор завода поставил галочку в графе «самодеятельность», а затем, подумав, и в графе «развитие культуры». На этой фазе всё было мило и необременительно. Захотел — помаялся с очередной лошадкой, захотел — пошёл с Леной на причал кормить чаек. И нет чтобы так всё и оставалось.

Бык приснился Шимасу в ночь зимнего равноденствия. От него веяло спокойной, какой-то молочной, лишённой малейшей агрессивности силой. Бык медленно поводил лобастой головой и помахивал хвостом с кисточкой. Он был белый, словно светящийся, и, хотя вокруг него не расступалась темнота, Шимас точно знал, что этот бык предполагает собой огромные зелёные луга, серые камни над серым морем и головокружительно высокое небо.

Шимас проходил три дня как пришибленный. Он быстро слепил из пластики фигурку, но при всём внешнем сходстве пластиковый бык нужного эффекта не производил.

Да вообще он был… неправильный.

Лена ворчала, на работе всё валилось из рук. Бык больше не снился, но дразнил: в горбатой спине снеговой тучи, в белизне заснеженных холмов, в струях маленького водопада возле дома Лениных родителей. Шимас махнул рукой и начал его рисовать.

— Алло! Валентин Егорыч? Деникин беспокоит. Валентин Егорыч, памятник наш пропал…

Изведя прорву бумаги, Шимас убедился в том, что подозревал с самого начала. На быка надо было смотреть снизу. Ну хорошо, даже если полметра списать на подставку — минимум полтора метра в высоту. Вручную такую отливку уже не сделаешь. И ещё всплыл совершенно непонятный затык: чем тщательнее Шимас прорисовывал быка, тем менее правильным тот получался. Словно ему хотелось оставаться грубым ремесленным приближением.

— Так я и говорю, Патрик, не в службу, а в дружбу — посмотри у себя в хозяйстве. Высаженные досуха аккумуляторы-то не спрячешь. Нет, нет, я сам ничего не понимаю…

Он сидел у Лены и лениво листал нумизматические альбомы её деда. Фотографии полуторадюймовых монет, увеличенные до размеров листа.

— Кстати, в британском альбоме попадался, — рассеянно сказала Лена, проходя с кухни в чулан. — Тоже такой, похожий, как ты всё рисуешь.

— Кто?

— Ну, телец такой.

Шимас торопливо засунул в шкаф китайский альбом и вытащил британский.

— Алло? Мистер Дэннис ещё не подошёл? Передайте, пожалуйста, как только появится, что мэр Киннахи его разыскивает…

— Нету, — сказал он, привалившись к косяку. — Ничего похожего.

Лена в фартуке, с руками, испачканными мукой, с разрумянившимся от духовки лицом казалась такой красивой, что бык мигом выскочил из головы.

Она засмеялась:

— Родители говорят, что на свадьбу подарят мне семь декольтированных фартуков и ты никогда не посмотришь на сторону. Ты так таращишься на меня, когда я готовлю…

— Это да, — развеселился Шимас. — Фартук — лучший эротический костюм, который я знаю. Особенно если под ним ничего не надето!

Лена кинула в него яблоком:

— Вот и носи его сам!

Он протискивался к мусорному ведру, чтобы выбросить хвостик, когда Лена спросила:

— А ты оба британских посмотрел?

— Их два, что ли?

— Да, два тома. Англия отдельно, Шотландия, Ирландия, Уэльс — отдельно.

Шимас решительно засунул яблочный хвост в рот и двинулся обратно.

Вот он, родимый. Два пенса. Обратная сторона — традиционная арфа. Про арфу эту Шимас наслушался песен ещё в школе. Гм, вон ещё на шиллинге — не менее знаменитая ирландская беговая лошадь. Красивое животное. К сожалению, не разрешённое к ввозу.

Однако, бык. Самец коровы. В принципе, совершенно безмозглая скотина. И таки вынесен на монету. Шимас тихо хмыкнул. Неужто не одному ему снилась по ночам эта зверюга? Логически рассуждая, к картинке должна прилагаться история. А к истории, возможно, и другие картинки. Шимас мысленно поставил отметку в ежедневнике — на выходных добраться до сетевой библиотеки — и захлопнул книгу. Из кухни тянуло такими запахами, которые сломили бы волю самого закоренелого холостяка. Ленины братья уже топтались на лестнице с детского этажа и нетерпеливо приплясывали.

— Как не берёт трубку? То есть ни памятника, ни автора?

— Я уже послал двоих ребят к нему домой. Через двадцать минут отзвонятся.

Ну естественно. Та самая животина, за которую Кухулин положил столько же народу, сколько Иван за Василису Прекрасную. Символ благополучия, плодородия и полнейшего счастья. Родители Шимаса предпочитали более современные сказки, а в садик он почти не ходил: сначала сломал ногу, потом подцепил пневмонию на местном штамме — так до школы и проторчал дома.

Забавно… Самые глубокие вещи всегда происходят из детства. Сказку о быке Шимас слышал в лучшем случае в четыре года, а то и раньше. Бык из Куальпге, значит. Вот почему он должен быть простым. Он очень, очень древний.

Что телефон звонит, Шимас понял, как только тот замолчал. Похоже, звонили долго. Он отскочил от окна и взбежал на второй этаж.

Милый сонный голос в трубке его почти успокоил:

— Да, Шимас, всё в порядке… То есть я не знаю, ты меня разбудил… Ну конечно извиняю, мне всё равно вставать через полчаса…

Что ещё? Старая работа?.. В такую рань на заводе никого. Сторожа там держать незачем: кому нужны громадные литейные машины, а тем более груды металла во дворе? Родителям на астероиды из дома не позвонишь. Шимас пожал плечами и отправился на кухню. На сон грядущий надо хоть чаю попить.

Как ни удивительно, особых усилий проталкивание бредового проекта не потребовало. Директор завода хищно схватил эскизы и, бормоча что-то на тему «давно пора, уж он-де с такими способностями три года бы не чохался», утащил их в городскую управу. Шимасу выделили литейщика по крупным формам, обоих напрямую подчинили архитектору-градостроителю.

Через четыре месяца на открытие памятника пришло пол-Киннахи и ещё куча народу приехала поглазеть из соседних городов. Ленины родители преисполнились гордости, только и пересказывая ахи соседей. Лена краснела и опускала глаза, что было чрезвычайно приятно.