Паоло Бачигалупи - Заводная и другие (сборник)

Лалджи пытался понять, сколько времени она просидела вот так, в темноте подвала, дожидаясь. Она производила впечатление существа, которое почти срослось с этим подвалом: висящие сосульками волосы, темные глаза, почти поглощенные расширенными зрачками. Он развернулся к Бауману:

— Мне казалось, речь шла только о вас. Радостная улыбка Баумана угасла.

— И вы из-за этого повернете назад?

Лалджи рассматривал девушку. Кто она, любовница? Его дочь? Удочеренная дикарка? Он так и не решил. Девушка втиснула ладонь в ладонь Баумана. Старик успокаивающе похлопал ее по руке. Лалджи помотал головой:

— С ней нас будет слишком много. Я согласился доставить вас. Я продумал способ, как вас перевезти, как спрятать от пограничников и патрулей. А ее, — он махнул рукой в сторону девушки, — я брать не обязан. И вас-то везти — слишком рискованно, а с ней риску — в два раза больше? Нет. — Он энергично замотал головой. — Это невозможно.

— Но какая разница? — спросил Бауман. — Это ничего вам не стоит. Сила течения перевезет нас всех. У меня есть запас пищи на нас обоих. — Он подошел к буфету и принялся снимать стеклянные банки с бобами, чечевицей, кукурузой и рисом. — Вот, смотрите.

— Пищи у нас более чем достаточно, — ответил Лалджи.

— Надо полагать, «СоиПРО»? — покривился старик.

— А чем плоха «СояПРО»? — возмутился Крео.

Старик усмехнулся и взял банку зеленой фасоли, плавающей в рассоле.

— Конечно, ничем не плоха. Но человеку необходимо разнообразие. — Он принялся набивать рюкзак новыми банками, беззаботно позволяя им стукаться друг о друга. Он уловил презрительное сопение Крео, улыбнулся и вдруг пояснил заискивающе: — На всякий случай, если вдруг все остальное закончится. — Он закинул в рюкзак еще несколько банок.

Лалджи рубанул по воздуху рукой:

— Ваша еда не проблема. Проблема — ваша девушка, с ней опасно!

Бауман покачал головой:

— Никакой опасности. Никто даже не посмотрит на нее. Она даже может ехать не прячась.

— Нет. Вам придется ее оставить. Я ее не возьму. Старик в сомнении посмотрел на девушку. Она в ответ взглянула на старика, вырвав свою руку из его.

— Я не боюсь! Я могу пока пожить здесь. Как и раньше.

Бауман нахмурился, о чем-то задумавшись, и в конце концов покачал головой:

— Нет! — Он поднял взгляд на Лалджи: — Если она не может поехать, то не могу и я. Она кормила меня, пока я работал. На мои исследования уходили те калории, которые должны были достаться ей. Я слишком многим ей обязан. Я не оставлю ее волкам, рыщущим по округе.

Он положил руки девушке на плечи и поставил ее перед собой, между ним и Лалджи. Крео поморщился:

— Какая разница-то? Возьми ее. У нас полно свободного места.

Лалджи, не соглашаясь, покачал головой. Они с Бауманом пристально глядели друг на друга.

— А может, он отдаст нам компьютер? И мы в расчете, — предложил Крео.

Лалджи упрямо мотнул головой:

— Нет. Меня не волнуют деньги. Слишком опасно везти ее с собой.

Бауман засмеялся:

— Зачем же вы проделали весь этот путь, если боитесь? Половина энергетических компаний хочет меня прикончить, а вы говорите о какой-то опасности!

Крео нахмурился:

— О чем это он толкует?

Брови Баумана поползли вверх от изумления.

— Так вы не рассказали обо мне вашему товарищу? Крео переводил взгляд с Лалджи на Баумана и обратно.

— Лалджи?

Лалджи глубоко вздохнул, все еще не сводя взгляда с Баумана.

— Говорят, он может подорвать энергетические монополии. Может воссоздать «СоюПРО».

Крео на миг обомлел:

— Это невозможно! Бауман пожал плечами:

— Для вас, может быть. Но для человека, обладающего знаниями?.. По доброй воле посвятившего жизнь спиралям ДНК? Более чем возможно. — Он обхватил руками свою худущую девчонку и прижал к себе. Улыбнулся Лалджи. — Итак? Мы пришли к какому-нибудь соглашению?

Крео покачал головой, сбитый с толку.

— Я-то думал, ты затеял денежное дело, Лалджи, но это… — Он снова покачал головой. — Не понимаю. Как, черт побери, мы сможем сделать на таком деньги?

Лалджи одарил Крео мрачным взглядом. Бауман улыбался, терпеливо дожидаясь, а Лалджи боролся с желанием запустить лампу в лицо этому человеку, такому методичному, такому уверенному в себе, такому верному…

Он резко развернулся и пошел к лестнице.

— Бери компьютер, Крео. Если из-за его девчонки у нас будут какие-нибудь неприятности, мы вышвырнем обоих в реку, а его знания останутся с нами, — бросил он на ходу.

Лалджи помнил, как его отец отодвигал тхали,[14] притворяясь, будто бы уже сыт, хотя дал[15] едва покрывал дно стальной тарелки. Он помнил, как мать подкладывала ему лишний кусочек. Он помнил Гиту, глядевшую пристально и молча, а затем все они поднимались с общей кровати, на которой сидели с поджатыми под себя ногами, и лихорадочно принимались за какие-то дела, нарочито не обращая внимания на него, доедающего дополнительную порцию. Он помнил вкус лепешек-роти во рту, сухих, как зола, которые он все равно заставлял себя глотать.

Он помнил посадки. Он сидел на корточках рядом с отцом в знойной пустыне, весь облепленный желтой пылью, и сажал семена, которые они сберегли, сохранили, хотя их можно было бы съесть, скопили, хотя с их помощью Гита могла бы потолстеть и выйти замуж; и отец, улыбаясь, говорил:

— Эти семена породят сотни новых семян, и тогда все мы будем есть досыта.

— А сколько семян они породят? — спрашивал Лалджи.

И отец смеялся и раскидывал руки во всю ширь и казался таким сильным и большим со своими белыми крупными зубами, красными и золотыми серьгами, с морщинками вокруг глаз, когда кричал в ответ: «Сотни! Тысячи, если ты будешь молиться!» Лалджи молился, молился Ганеше и Лакшми, Кришне и Рани Сати,[16] Раме и Вишну,[17] каждому богу, какого мог припомнить, присоединяясь к множеству крестьян, делавших то же самое, пока он поливал водой из колодца крошечные зерна или стоял на страже в темноте на случай, если кто-нибудь захочет выкопать бесценные семена и перевезти на какое-нибудь другое поле.

Он сидел там каждую ночь, пока над головой не загорались холодные звезды, глядя на ряды семян, ожидая, поливая, молясь и снова ожидая до того дня, когда отец покачал головой и сказал, что все без толку. Но он и тогда еще надеялся, пока наконец не пришел на поле и не выкопал зерна, одно за другим, и обнаружил, что они уже испортились; крошечные трупики лежали у него на ладонях, сгнившие. Такие же безжизненные, как и в тот день, когда они с отцом посадили их.