Максим Перельман - Переход

Оно было одето в чёрный костюм, плотно прилегающий к телу и полностью закрывающий его, на руках — перчатки, и только голова была открыта. Лицо было светло-серого цвета. Оно подошло ко мне:

— О чём ты хотел меня попросить?

— Я бы хотел… может быть, вы меня осмотрите? Ну, моё тело? Ваши технологии, наверное, помогают выявить какие-то скрытые заболевания, или, может быть, предсказать то, что угрожает моему здоровью в будущем? Раз уж жить мне в теле и на Земле, то хотелось бы быть здоровым, или хотя бы знать, чего мне опасаться.

Я смущённо улыбнулся.

Существо, к моему удивлению, улыбнулось в ответ. Это было так приятно увидеть, что и у них тоже есть чувство юмора.

«Вообще, что такое юмор, неизвестно. Наверное, это, как и музыка, — что-то особенное», — подумал я.

Кстати, я забыл вам сказать, что общение уже происходило не телепатически, а обычным образом. Вернее, не совсем обычным. Это я произносил слова, но не Оно. Его речь просто звучала внутри меня.

Существо, снова улыбнувшись, движением руки пригласило меня следовать за ним. Ступая по полу пирамиды, сквозь который было видно тропинку, дерево и мой велосипед, и дойдя до такой же прозрачной стены, мы повернули направо. До этого я не видел всего пространства пирамиды, и, повернув, мы оказались в очень длинном коридоре, конец которого терялся вдали. Свет, которым был освещён коридор, перемещался вместе с нами, он как бы сопровождал нас.

Там, где находились мы, — свет был, а чуть впереди, или чуть сзади нас — его не было. Потом мы вошли в очень большое помещение, и там я увидел других существ — таких же, как тот, с кем я пришёл. Там были и приборы, и лестницы, и двери, всё, как в фантастических фильмах, но всё равно совсем не так.

Гуманоидов, я вспомнил, что так их называют, было трое или пятеро — точнее я почему-то не запомнил. Один из них разглядывал на большом экране листик на дереве, то приближением разлагая его до молекулярного уровня, то удаляя его настолько далеко, что становилось видно Землю из космоса, и при этом лист был тоже виден, но как бы отдельно от Земли. Другой таким же образом рассматривал мой велосипед, практически раскладывая каждую его деталь на атомы.

Когда мы вошли в эту лабораторию, никто из них даже не повернулся и не посмотрел на меня, хотя я, честно говоря, ожидал, что они начнут меня рассматривать — как-никак, я живой землянин.

Гуманоид, с которым я до этого общался, опять поманил меня за собой. Мы поднялись по небольшой лестнице, открылась дверь, и мы оказались в комнате, где никого не было. Там стояли два обычных, но очень больших кресла. И я подумал, что это логично — ведь пришельцы крупнее нас. Гуманоид попросил меня сесть в кресло, и я сел. Мой провожатый вышел из комнаты, и дверь за ним закрылась. Я вдруг чего-то испугался. Через несколько минут он вернулся и протянул мне банку. Обычную, прозрачную банку, вероятнее всего стеклянную, закрытую пластиковой крышкой. Она была очень маленькой — раза в три меньше банки из-под кока-колы, и производила впечатление вполне земной банки. Внутри неё лежали капсулы. Обычные красновато-коричневые капсулы, в какие на фармацевтических фабриках расфасовывают лекарства. На вид ничего инопланетного в них не было.

— Нет необходимости тебя осматривать, — ласково произнес он, — ты молод, и тебе пока не о чем беспокоиться.

Мне показалось, что он говорит со мной, как с ребёнком.

— Эти капсулы помогут тебе справиться с любой болезнью. Каждая из них продлевает жизнь человека на двадцать земных лет. Кроме того, если человек чем-то болен, то, приняв капсулу, он избавится от этой болезни. За следующие двадцать лет после принятия таблетки тебе не будет страшна ни одна болезнь. Ни одна болезнь не сможет проникнуть в твой организм.

Я с изумлением смотрел на баночку с капсулами, постепенно осознавая, что я держу в своих руках почти своё бессмертие.

— То есть, каждая капсула — это двадцать лет абсолютного здоровья? — шёпотом спросил я.

— Да и молодости. Ты не только не будешь стареть, но всегда будешь выглядеть тридцатилетним.

— Но сейчас мне больше.

— Ты помолодеешь.

— А если, к примеру, я порежусь?

— Рана затянется в течение нескольких секунд.

— А если в меня будут стрелять? Если будет пулевое ранение?

— Организм вытолкнет пулю, а от раны и следа не останется.

— А если меня будут вешать? Вы знаете, что такое вешать? Казнь такая.

— С этим сложнее. Но, даже если кислород перестанет поступать на какое-то время в лёгкие, и даже если все артерии будут перетянуты верёвкой, после того, как верёвка будет ослаблена, ты оживёшь.

— То есть я становлюсь бессмертным на двадцать лет после принятия капсулы?

— Почти.

— Что значит почти?

— Кровь. Нельзя терять много крови.

— Значит, если кто-то перережет мне вены, я истеку кровью и умру?

— Да нет же — рана сразу затянется.

— А если отрубят голову?

— А вот тогда, да. Но если голову немедленно поднесут после этого к шее, то всё очень быстро срастётся. Однако при большой потере крови к этому моменту капсула тебя уже не оживит.

— А если я утону?

— Ты не утонешь, — он погладил меня по голове очень холодной рукой. — Запомни, то вещество, которое в этих капсулах, делает тебя здоровым и неуязвимым к любым неожиданностям, кроме одной — большой и длительной потери крови.

«Да, да, — ликовал я, восторженно глядя на капсулы, — теперь я получил всё, всё, что можно просить у Бога и ждать от жизни. Я свободен, и надо мной не висит больше угроза болезней и смерти».

— Сколько тут капсул?

— Четырнадцать.

— Почему именно четырнадцать? — разочарованно спросил я, — почему не сто четырнадцать?

— Потому что их именно столько.

— Всего на двести восемьдесят лет?

— Да. Тебе мало?

— Конечно. Я хочу жить, пусть не вечно, но тысячи лет.

— Ты проживи без болезней и старения первые двадцать лет…

Я перебил его: — А после того, как пройдут двадцать лет, мне следует проглотить ещё одну, и я проживу ещё двадцать лет, и так — каждый раз?

— Да, если захочешь, конечно.

— Что вы имеете в виду?

— Я ничего не имею в виду, — мне показалось, что он начал сердиться, — ты проживешь двести восемьдесят лет, начиная с сегодняшнего дня, если захочешь жить так долго, если не потеряешь капсулы, не раздашь их, не продашь, не выкинешь или как-то ещё не утратишь их.

Слушая его, я вдруг очень чётко увидел себя через двести лет без родных, без друзей юности и молодости, обременённого воспоминаниями, которые никому, кроме меня, не нужны, и спросил: