Виктор Меньшов - Перстень Люцифера

Охапкин позабыл обо всем и обо всех...

Когда он, наконец, очнулся от чтения и посмотрел на календарь, то, сверившись с дневниковыми записями, пришел к выводу, что две недели достаточный срок для осмысления чудовищности своего поступка, и для раскаяния, и его безалаберный друг должен был за это время осознать "на что он руку поднимал".

Великодушный Охапкин написал ему письмо, в котором сообщал, что принял решение простить Реставратора, при условии, что тот прекратит хулиганские выходки, несоответствующие его возрасту и умственному развитию. Приглашал он его, конечно же, на традиционные чай и беседы, а в самом конце своего послания сообщал, что очень ему полюбилась античная литература. Да так полюбилась, что он просил бы своего друга подобрать ему, Охапкину, пристойный, он вынужден это подчеркнуть особо: пристойный, псевдоним, желательно из античности, что-нибудь римское. Он заранее благодарен, ждет своего друга в гости и все такое прочее...

Потом Охапкин сам отнес письмо на четвертый этаж, позвонил в двери и собственноручно вручил письмо адресату, с которым тут же церемонно раскланялся и пошел домой ожидать ответ.

Реставратор пришел почти следом за ним, и они пили чай. Он очень любил Охапкина, правда, как он сам говорил иногда - частично, при этом утверждая, что любит лучшую часть Охапкина, которая не пишет стихов. Но стихи все-таки слушал, а прощаясь, даже подарил другу желаемый им псевдоним: Сентенций.

Охапкин псевдоним одобрил, правда, глядя в голубые, добрые и детские глаза друга за толстыми стеклами очков, он спросил его прямо: псевдоним без подвоха? На что Реставратор, глядя прямо в глаза суровому Охапкину, торжественно заверил его, что в том возрасте, в котором он, Реставратор, пребывает, шутки неуместны. А в прошлый раз так это его просто бес попутал.

На что Охапкин, весьма резонно, возразил, что если рассматривать поведение Реставратора за все время их знакомства, то бес не просто попутал, а давно и надолго вселился в его оболочку, при этом с большим комфортом и к обоюдному согласию обеих сторон

Реставратор пошаркал на свой пятый, а Охапкин все размышлял: Сентенций, это конечно, звучит гордо, но что-то подозрительно знакомое притаилось в этом псевдониме...

Так и стоял он на площадке, погруженный в думы, пока на эти самые думы не обрушилась со всей своей несокрушимой энергией Рыжая Женька, переполошившая весь подъезд, выясняя отношения с Какашкиным.

- Охапкин! - пропела Женька, проходя в квартиру, и падая в кресло. Охапкин, стихов хочу! И, пока не забыла, - Вы Перстень не находили?

- Перстень? Это что-то вроде как кольцо? Нет, не находил... Гм, перстень... Это так романтично. Если найдете, покажете мне, Женечка?

- Ну конечно же, Охапкин! Всенепременно. А стихи? Дама просит стихов? И про любовь!

Охапкин подбежал к столу, что-то нашел, выбежал на середину комнаты, и продекламировал, подвывая и басом:

Я так Вас когда-то любил!

Любовь мое сердце сожгла!

Теперь я, как чайник остыл,

любовь словно насморк, прошла.

Он смахнул слезу и церемонно поклонился. Женька восторженно захлопала, подбежала к Охапкину и поцеловала его в наклоненную голову.

- Охапкин! Вы - прелесть! И стихи у Вас прелестные!

- Ах, Женечка. Вы меня утешаете. Вот Реставратор говорит, что детство надо сохранить в себе, чтобы не впасть в него на старости лет, начав писать стихи.

- Не верьте ему, Охапкин! Он Вас любит и немножко ревнует к стихам, и чуть-чуть завидует. Вы лучше почитайте еще что-нибудь.

- Для Вас Женечка - всегда! Стих. " Муки творчества".

У машинки "Эрики"

я бегаю в истерике:

ни строки, ни строчечки,

одни крючки да точечки.

Он замер в поклоне, ожидая аплодисментов, которыми Женька его щедро одарила.

- Скажите, Охапкин, - посерьезнев спросила Женька. - А как у Вас с деньгами? У Вас есть что кушать?

- Ну что Вы, Женечка! Пенсия у меня, по нынешним временам, конечно, небогатая, но все же... И в последнее время я измудрился немного подработать.

- Охапкин! Вы с ума сошли! У Вас же - сердце!

- Сердце, Женечка, оно у всех, не только у меня.

- Но не у всех два инфаркта!

- Не волнуйтесь так, дорогая, а то у Вас тоже будет инфаркт, поверьте печальному опыту. Поберегите, Бога ради свое золотое сердечко. Да и повода нет для волнений. Я стихами подработал. Пишу для коммерции и рекламу в киоски. Только Вы меня Реставратору не выдавайте этот старый насмешник меня тогда совсем засмеет.

-Ну что Вы, Охапкин! А что Вы для коммерции пишите?

- Ox, Женечка! Что можно писать для коммерции? Что закажут. Вот недавно эпитафию написал одному богатому йогу на надгробие:

Пил сырую воду носом

и скончался от поноса.

А в основном, конечно, реклама. Вот, например, для клуба аэробики:

Если бы не аэробика,

не сумел поймать бы клопика!

А вот еще для продавца сосисок:

В день всего одна сосиска

и растет здоровой киска..

Прочитал я это Реставратору, так он сказал, что киска - не лучшая рифма. И придумал свою. Даже вслух сказать стыдно. Все настроение мне испортил. Хулиган он! Не буду ему рекламу показывать.

- И правильно, Охапкин, не читайте. Вы мне все читайте. Я все, что Вы пишите, всегда с удовольствием читаю и слушаю.

И, стоя уже на площадке, попросила:

- Охапкин, миленький, а экспромт на дорожку? Как же без экспромта? Пути не будет.

Охапкин сосредоточился и медленно произнес:

Я так на стихах был помешан...

И... запнулся. Открыл глаза, недоуменно почесал бровь, потом затылок. Потом опять закрыл глаза и пропел:

Я тааак на стихааах был пооомешааан...

Опять запнулся и надолго задумался.

- Я сейчас, я сейчас, Женечка. Одну секундочку...

Я так на стихах был помешан...

В очередной раз огласил лестничную клетку Охапкин, драматическим басом. Женька терпеливо ждала, замерев, словно опасаясь спугнуть рифму.

Охапкин в свою очередь тоже замер, в напряженном ожидании вслушиваясь в отзвуки собственного голоса, словно надеясь, что лестничная клетка вместе с эхом принесет вдохновение.

И лестничная клетка не обманула его ожиданий. Она отозвалась.

И Женька и Охапкин вздрогнули, когда заунывный голос повторил, а потом и закончил, начатый Охапкиным экспромт:

Я так на стихах был помешан,

что был я за это повешен.

Теперь я жалею, повешенный,

что был на стихах я помешанный

Они как по команде повернули головы вверх, и увидели общую картинку на двоих: через перила лестничной площадки помахивал им приветливо ручкой, свесившийся Реставратор, так и не одевший на свои цыплячьи кальсоны брюки.

Женька, рассмеявшись, помахала ему рукой, и побежала по лестнице вниз, на первый этаж.