Карл Грунерт - Яйцо археоптерикса. Фантастические рассказы

Д-р Штейнвег стоял не шевелясь и спокойно и твердо обводил глазами бушующую толпу.

Чья-то рука схватила его за плечо.

— Уйдем отсюда, дорогой друг! — обратился к нему старик-директор. — Вы видите, что тут начинается! Тут единичное влияние бессильно! Глупая и безобразная случайность, — эти тревожные слухи из Америки непоправимо испортили все… Но быть может, вам все же удалось пробудить в душе некоторых чутко дремавшую совесть. Во всяком случае, теперь нам с вами тут делать нечего!

В общем настроении наступил резкий поворот. Тревожные вести становились все многочисленнее и чаще. Ожидание было еще жутче от того, что приближающегося врага еще не было видно из-за солнечных лучей, скрывавших его.

Современной цивилизации и культуре предстояло показать, сумела ли она переродить первобытные инстинкты человека, — и она показала свое позорное бессилие. Труд всюду замер, несмотря на все меры правительства, не останавливавшегося и перед насилием. Всюду царил мятеж. Люди метались в отчаянных поисках опасения, и одни создавали самые фантастические планы спасения, то ребячески неосуществимые, то заведомо шарлатанские, а другие слепо попадались на любую удочку. Воскресли самые дикие суеверия мрачнейших средневековых эпох, хотя и в современной форме, и религиозный экстаз овладел умами с эпидемической силой. «Армия спасения» развила необычайную деятельность. Страховые общества сулили за огромную плату полную безопасность в построенных ими воздушных аппаратах, наполненных чистым гелием и снабженных гондолами, непроницаемыми для воды и недоступными сотрясению…

13-го июля перед самым заходом солнца в Европе в первый раз показалась темная точка впереди слегка заволокнутого облаком солнца. Явление это могло бы быть принято за небольшое частичное затмение, но календари не говорили о предстоящем в этот день затмении.

Люди большими группами толпились на улице, указывая на маленькое круглое пятно. Ведь это и был он, страшный враг, разрушитель!

В уныние пришли и все те, кто еще утешал себя отрицанием самого существования этого злого врага. Сомнений больше не оставалось: он шел неумолимо и неуклонно, и с каждой секундой приближался к земле на двадцать миль!

И по мере того, как росло и увеличивалось пятно впереди солнечного диска, — росли, шагая гигантскими шагами, страх, тревога и отчаяние одних и безумный, безудержный дух разрушения у других.

23-го июля в 5 часов 34 минуты пополудни яркое солнце впервые совершенно скрылось на мгновение за темным диском «кометы».

III

В маленьком Тюрингенском городке Камбурге у открытого окна мезонина хорошенького дачного домика стояла в сумерках одинокая женская фигура, глядя вниз, на долину реки Сааля.

Не было уже в ее наружности обаяния первой юности, но лицо ее было необычайно привлекательно красивым контрастом больших голубых глаз и темно-каштановых волос, и во всей фигуре ее, окутанной мягкими складками белого платья, было столько одухотворенной красоты, — как будто отблеском внутреннего света была она вся озарена, — что нельзя было пройти мимо нее.

Равнодушным взглядом смотрела она на толпившихся на берегу Сааля людей, точно пригвожденных к Земле и не сводивших глаз с одной точки на небе. Высоко в ясной синеве висела большим темным шаром грозная комета, отчетливо видимая теперь вследствие огромных размеров и казавшаяся теперь повисшей рядом с солнцем.

Ганна Родбах знала значение этого черного силуэта, но лично ей он не был страшен; ей он не враг, а скорее избавитель. Ее врагом была жизнь, та самая жизнь, за которую так крепко держались все и теперь изнывали от отчаяния и страха потерять ее, но которая для нее была только врагом, разрушившим ее лучшие надежды.

От грозной тени на небе мысли и мечты ее обратились к тому, кто избрал себе делом жизни изучение неба и его законов: к д-ру Штейнвегу, к той невозвратной поре, когда он еще был для нее Эрвином, ее первой и единственной молодой любовью…

Быть может, и он в эту самую минуту смотрит — пытливым глазом ученого — вверх на небесное пятно… О, сколько он рассказал бы ей теперь, если бы они гуляли рядом, как когда-то, больше пятнадцати лет тому назад, под усеянным звездами небом по родным лугам!..

Невозвратное прошлое!.. Теперь она понимает, что оба они не были виноваты в происшедшем между ними разрыве. Жизнь оказалась сильнее ее! Она окутала ее тысячью чуть видных мелких цепей, которые ограбили у нее счастье. С горечью вспоминала она все хитрости и уловки ее родных, с помощью которых они отдалили от нее любимого человека; легкая горечь вставала в ее душе и против себя самой, за то, что у нее не хватило энергии и решимости отстоять свою любовь и свое счастье.

Он ни разу не видел ее с тех пор, а она видела его единственный раз — несколько времени тому назад, когда она ездила в столицу, чтобы присутствовать на заседании научного общества, в котором он читал доклад по поводу сделанного им открытия. Она сидела в отдаленном укромном уголке зала, откуда могла беспрепятственно наблюдать за ним. Как живо сохранились в этом мужественно-серьезном лице милые юношеские черты, такие знакомые и родные ей, такие любимые! И как ясно ей стало в тот вечер, что сердце ее, несмотря на разрыв, все же и все еще принадлежит ему одному!..

С усилием оторвавшись от своих дум, она обернулась на звук отворяемой двери и, едва сдержав крик испуга, схватилась рукой за сердце.

Среди комнаты стоял он, он сам!

Она замерла на месте, не в силах пошевельнуться. Он подошел к ней, взял ее руки в свои и уверенно, крепко, но в то же время и любовно-бережно сжимая их, просто и задушевно проговорил:

— Судьба не судила нам прожить жизнь вместе, моя Ганна, дорогая, незабвенная… Но она не может помешать нам… если только ты хочешь…

— …умереть вместе! — быстро закончила она, и глубокие глаза ее засветились ясным и радостным огнем.

Внизу в долине колыхалась масса людей, возбужденно жестикулируя; то и дело доносились их взволнованные или испуганные восклицания и крики; а наверху у окна, высоко над мятущейся толпой, стояли, крепко обняв друг друга, двое счастливцев, — быть может, единственные на Земле, смотревшие со спокойной душой на грозного врага, темневшего в свете сумерек на небе еще жутче и грознее…

Перо отказывается описывать чудовищно-ужасные сцены, разыгрывавшиеся между людьми за несколько часов до столкновения. Воскресли все ужасы былых войн и революций, но в формах еще более разнузданных и жестоких. Как на тонущем корабле с циничным разгулом обнажается ничем не обузданный звериный эгоизм людей — так закипела теперь, но только в сотни, в тысячи раз разнузданнее и свирепее, ожесточенная борьба за существование двуногих зверей, отдавшихся во власть и на волю своих врожденных животных инстинктов. Трусость и жестокость — вот все, что уцелело в душе существа, мнившего себя прекрасным венцом творения.