Роберт Силверберг - Маски времени

— Я знаю, — мягко заметил Джек. — Просто мне не хочется начинать всю эту шумиху. Кроме того мне не хочется, чтобы здесь появились археологи. Так что мы достанем книги по-старинке — то есть лично придя в библиотеку.

— А давно ты нашел это поселение?

— Год назад, — ответил он. — Так что торопиться некуда.

Я ненавидел его за независимость. Как эти двое могли позволять такое, найдя следы былых времен только для себя? В какой-то момент зависти мне очень хотелось, чтобы я мог поступить подобным образом. Но я не мог вечно жить с ними, хотя они не стали бы возражать. А перспектива поселиться в другом уголке пустыни не казалась особо привлекательной. Нет. Мое место в университете. Пока у меня есть возможность сбегать к Брайнтам по мере надобности, я буду находить утешение в работе. От этой мысли я почувствовал прилив радости, и я снова начал с надеждой думать о своей работе.

Время шло быстро. В честь наступления 1999 года мы устроили небольшой праздник, где я слегка напился. Мне стало легче.

Первая неделя января была отмечена приливом солнечного тепла, и мы нежились на солнце, голые и беззаботно счастливые. На кактусе в саду появились желтые бутоны. Откуда-то взялись пчелы. Я позволял огромному мохнатому шмелю ползать испачканными в пыльце лапками по руке и, лишь слегка подергиваясь, даже не предпринимал попыток согнать его. Через какое-то мгновение он перелетел на Ширли, обследовал впадину между ее грудями и исчез. Мы расхохотались. Разве можно было бояться такого упитанного шмеля?

Прошло почти десять лет с того времени, как Джек оставил университет и увез Ширли в пустыню. Завершение года влекло за собой ощущение пройденного пути, и мы признали, что очень мало изменились. Такое впечатление, что мы обрели какое-то статическое состояние в конце восьмидесятых годов. Несмотря на пятидесятилетний возраст, внешне и по состоянию здоровья я выглядел моложе. На голове ни одного седого волоса, на лице — ни одной морщинки. Я был очень благодарен такому состоянию, хотя заплатил за него непомерно высокую цену: ненамного продвинулся в своей работе с 1989 года. Я все еще придерживался своей теории двунаправленности времени, которое можно изменить на внутриатомном уровне. Все это десятилетие я ходил окольными путями, так ни к чему и не придя, но слава обо мне росла волей-неволей, и меня прочили в кандидаты Нобелевской премии. Это как закон равновесия в природе — стоит физику-теоретику стать общеизвестной фигурой, как его дела идут наперекосяк. Для журналистов я казался магом-волшебником, который когда-нибудь подарит миру машину времени. Для себя — полным неудачником, заблудившимся в лабиринте своих окольных путей.

За десять лет в кудрях Джека появилась проседь, но как бы то ни было, метаморфозы времени пошли ему на пользу. Он стал здоровым мускулистым мужчиной. Полностью исчезла бледность, тело налилось силой. Даже двигаться он начал с такой фацией, что невозможно было вспомнить о его былой неуклюжести. Загар ему очень шел. Он чувствовал себя уверенным и могущественным там, где когда-то осторожничал.

Ширли очень похорошела. Перемены в ней были незначительными, но все к лучшему. Я помню ее худощавой, игривой, всегда готовой похихикать девушкой с очень узкими бедрами и большой грудью. Время сгладило все ее недостатки. Теперь пропорции ее золотистого тела были восхитительны, поэтому не замечалась ее нагота. Она напоминала Афродиту, разгуливавшую под палящим солнцем Аризоны. Она поправилась на десять футов, но все это расположилось как надо. Ширли была безупречна и, подобно Джеку, набралась силы и внутренней уверенности, которые сквозили в каждом движении, в каждом слове. Но она еще не достигла зенита своей красоты. Через два-три года она станет просто ослепительной. Мне не хотелось думать о том, что когда-нибудь она поблекнет. Трудно вообразить, что этой паре — а особенно Ширли вынесен такой же жестокий приговор, как всем живущим.

Мне было радостно в их обществе. К концу второй недели моего пребывания я уже мог обсуждать с Джеком некоторые вопросы своей работы более подробно. Он вежливо выслушивал меня, но, похоже, не все понимал до конца. Могло ли быть такое? Чтобы такой ум так быстро потерял привязанность к физике? Как бы то ни было, он выслушивал меня, а от этого мне становилось лучше. Я блуждал в потемках, мне казалось, что я стоял еще дальше от своей цели, чем пять или восемь лет назад. Мне был нужен слушатель, и я нашел его в лице Джека.

Вся загвоздка была в упразднении антислучая. Как только электрон начинал двигаться в обратном направлении, менялся его заряд, и он становился позитроном, который тут же искал античастицу. А нахождение приравнивается к гибели. Биллионная секунды — и наступает крошечный взрыв, после чего выпускается фотон. Мы могли поддерживать наш толчок обращения во времени только тем, что посылали бы частицы в пространство, где исключались бы столкновения.

Даже если бы мы смогли создать силу, разворачивавшую более тяжелые частицы — протоны, нейтроны и даже альфа-частицы, — мы бы столкнулись с той же проблемой. Что бы мы ни посылали в прошлое, все это аннулировалось так быстро, что при попытке сканирования полета, он фиксировался бы лишь как микросдвиг. Жалко, что путешествие в обратную сторону пока невозможно. Человек, посланный в прошлое, будет подобен супербомбе, доказывая тем самым, что живой организм сможет выжить в антисостоянии. Поскольку эта часть нашей теории неопровержима, мы подыскали пространство, исключавшее столкновения. Это оказалось нам не по силам.

— Ты хочешь обнаружить искусственное пространство?

— В сущности да.

— А ты можешь создать его?

— Теоретически мы можем это сделать. На бумаге. Мы создали последовательный рисунок, который пробивает брешь в стене. И посылали в этот пролом наши электроны.

— Но как вы контролируете это?

— В том-то и дело, что никак, — ответил я. — На этом мы и застопорились.

— Разумеется, — пробормотал Джек. — Посылая в пространство электроны, оно перестает быть застрахованным от столкновений, и вы получаете нежелательное упразднение. И таким образом вы не в состоянии наблюдать собственный эксперимент.

— Назовем это принципом изменчивости тяготения, — вяло сказал я. Процесс наблюдения эксперимента постоянно его портит. Ты понимаешь, почему мы повисли в воздухе?

— А вы пытались открыть это твое прилегающее пространство?

— Пока нет. Мы не хотим предпринимать такие расходы, пока не удостоверимся, что из этого что-то выйдет. Надо кое-что еще проверить, прежде чем пробовать сделать это. Нельзя бросаться в космическое пространство, не подумав о последствиях.