Филип Дик - Мир, который построил Джонс

– Послушай-ка,– сказал он спокойно. Подойдя к ней, он поднял за подбородок ее голову, пока она не взглянула ему прямо в глаза.– Дорогая,– продолжил он,– тебе хорошо известно, чем я занимался до того, как ты вышла за меня. Теперь не время выражать недовольство.

Какое-то время они вызывающе глядели друг другу в глаза. Потом быстрым движением она достала из шкафа пульверизатор и стала брызгать ему в лицо одеколоном.

– Марш мыться и бриться! – крикнула она.– И ради бога, надень чистую рубашку, тут их полный ящик. Я хочу, чтобы в самолете ты был красивым, а то мне за тебя будет стыдно.

Внизу, под брюхом самолета, простиралось безжизненное пространство Атлантического океана. Кассик нетерпеливо и хмуро поглядел вниз, потом попробовал сосредоточиться на том, что происходило на экране телевизора, вмонтированного в спинку переднего сиденья. Справа, у окна, в костюме из дорогой ткани, сшитом вдобавок у хорошего портного, Нина читала лондонскую «Таймс» и элегантно покусывала мятные вафли.

Угрюмо достав присланные инструкции, Кассик еще раз перелистал их. Джонса арестовали в четыре тридцать утра на юге Иллинойса, неподалеку от городка под названием Пинкивилль. Когда его выволакивали из деревянной лачуги, которую он называл «своей церковью», сопротивления он не оказывал. Теперь его содержали в судебном центре в Балтиморе. Генеральная служба юстиции Федправа уже закончила предварительное следствие, и приговор уже был предрешен. Оставалось только предстать перед судом и получить приговор официально...

– Интересно, помнит он меня? – произнес Кассик вслух.

Нина опустила газету:

– Что? Извини, милый, я читала про этот корабль-разведчик, который пробыл на Нептуне больше месяца. Боже, как там должно быть ужасно! Вечные льды, ни воздуха, ни солнца, одни мертвые скалы.

– От этого нет никакой пользы,– сердито согласился он.– Летать туда – значит бросать наши деньги на ветер.– Он сложил бумаги и сунул их в карман плаща.

– Кто он такой? – спросила Нина.– Ты не о нем мне рассказывал, что это какой-то предсказатель, прорицатель или что-то в этом роде?

– Это он и есть.

– И что, его решили наконец арестовать?

– Это было не так-то просто.

– Мне кажется, это все пустые слова. Я думаю, вы можете арестовать любого.

– Да, можем, но не хотим. Мы арестовываем только тех, кто может быть опасен. Как ты думаешь, стану я арестовывать твою кузину только потому, что она повсюду говорит, что единственная музыка, которую можно слушать,– это квартеты Бетховена.

– Знаешь,– лениво сказала Нина,– я ни слова не помню, что там написано у Хоффа. Конечно, в школе я читала его книгу. Мы это проходили по социологии.– Она продолжала болтать: – Я никогда не интересовалась релятивизмом... а теперь вот вышла за...– Она посмотрела по сторонам.– Кажется, об этом нельзя говорить вслух. Я все никак не могу привыкнуть ко всем этим тайнам.

– В этом нет ничего плохого.

Нина зевнула:

– Я просто хотела бы, чтобы ты занялся чем-нибудь другим. Хотя бы шнурками от ботинок. Даже чертовыми почтовыми открытками. От чего не было бы стыдно.

– Я не стыжусь своей работы.

– Да? В самом деле?

– Я городской живодер,– спокойно сказал Кассик.– Никто не любит живодеров. Дети молятся Богу, чтобы гром разразил живодера. А еще я похож на дантиста. Или сборщика налогов. Я один из тех, кто с неумолимым видом держит в руках листы, на которых написан приговор, и призывает людей к суду. Семь месяцев назад я еще об этом не догадывался. Теперь я это знаю.

– И все еще служишь в тайной полиции.

– Да,– сказал Кассик,– все еще. И скорей всего, прослужу всю оставшуюся жизнь.

Нина слегка запнулась:

– Но почему?

– Потому что Служба безопасности – меньшее из двух зол. Я повторяю, зол. Мы с тобой, уж конечно, знаем, что зла не существует. Кружка пива в шесть утра – это зло. Тарелка каши в восемь вечера – страшная вещь. Все эти демагоги, посылающие на смерть миллионы людей, разрушающие мир святыми войнами, заливающие его потоками крови, терзающие целые народы во имя очередной религиозной или политической «истины», все они для меня...– он пожал плечами,– подонки. Мерзавцы. Коммунизм, фашизм, сионизм – это всего лишь мнения и желания рвущихся к власти людей, навязанные целым континентам. И они не имеют никакого отношения к искренности лидера или его последователей. И от того, что во все эти «истины» кто-то верит, они становятся еще отвратительней. Люди убивают друг друга, сами идут на добровольную смерть, и из-за чего – пустых слов!..– Он замолчал.– Ты же видишь, как идет реконструкция. И ты знаешь, что мы будем счастливы, если у нас все получится.

– Но тайная полиция... Она кажется такой ужасной, жестокой... и... циничной, что ли...

Он кивнул:

– Да, я думаю, релятивизм циничен. Да, в нем нет ни капли идеализма. Он порожден тем, что людей всегда убивали, заставляли их проливать кровь и работать с утра до вечера из-за пустых слов, причем они всегда оставались нищими. А почему? А все потому, что из поколения в поколение люди только и делали, что выкрикивали лозунги, маршировали с ружьями и саблями, пели патриотические гимны, воспевали флаги и отдавали им честь.

– Но ты сажаешь их в тюрьмы. Ты же не позволяешь людям, которые с тобой не согласны, не соглашаться с тобой... хотя бы этому преподобному Джонсу.

– Джонс может с нами не соглашаться. Джонс может верить как угодно и во что угодно. Пускай верит, что Земля плоская, что Бог – это луковица, что дети рождаются в целлофановых мешках. Пусть высказывает любые мнения и по любому поводу. Но как только он станет убеждать всех, что это Абсолютная Истина...

– ...вы сажаете его в тюрьму,– закончила Нина с непроницаемым видом.

– Нет,– поправил Кассик.– Мы протягиваем руку и просто говорим: «Замолчи» или даже «Заткнись». Докажи, что ты прав. Если тебе хочется утверждать, что все зло от евреев,– докажи это. Говори, пожалуйста, но ты должен чем-то подкрепить свои слова. Иначе – поработай в лагере.

– Это,– она слегка улыбнулась,– это дело непростое.

– Это точно.

– Если ты увидишь, как я сосу через соломинку цианистый калий, ты не можешь меня заставить не делать этого. Никто не имеет права запретить мне отравиться.

– Я могу сказать тебе, что в бутылке цианистый калий, а не апельсиновый сок.

– А если я и так знаю?

– Боже мой,– сказал Кассик,– тогда это твое личное дело. Можешь налить его в ванну и купаться, можешь заморозить и носить на шее. Ты взрослый человек.

– И тебе...– губы ее задрожали,– тебе все равно, что со мной случится? Тебе все равно, что я пью, яд или апельсиновый сок?

Кассик посмотрел на часы. Самолет уже летел над Америкой. Полет подходил к концу.