Ирина Адронати - Марш экклезиастов

В этот раз, правда, и не торопились, и вообще расслабон полный получился. Беглый таджик, можно сказать, большими буквами на стене написал, где его искать. В смысле, остался кусок газеты, в котором он от усердия головкой спички наподчёркивал всё: и город, и название отеля, и дату. Вот они туда сразу и рванули, зная почти наверняка, что успеют раньше.

Четыре дня они просто сидели в арендованном катере и в толстый бинокль пялились на нужный отель. И, когда появился таджик, причалили к пляжу и пошли таджика брать. По опыту они знали: это совсем просто. Умный Шандыба говорил, что они даже испытывают облегчение, когда их берут. Потому что не приспособлены к свободе — и в этом смысле они даже не люди. Вот мы с тобой люди, любил он рассуждать под хороший вискарь со льдом (пил он мало, но когда пил, всегда рассуждал), потому что необходимость свободы нами осознанна и выстрадана, мы с тобой как древние греки-эллины, понимаешь? — а вот все эти — они варвары и потому самой природой предназначены нам в рабы. Шпаку ничего не оставалось, как соглашаться. Кто же в здравом уме не станет считать себя эллином?

Они вошли в ресторан. Таджик, похоже, только что влип во что-то горячее, потому что стоял позади столика вытянувшись, будто снасть проглотил, а парнишка — похоже, из местных — придерживал его за локоть. За столом сидела парочка туристов, он и она, средних таких лет, он постарше, она помладше, и Шпак подумал: англичане, — а Шандыба: шведы. Напротив шведоангличан сидел явный латинoс, а рядом чуть ли не по стойке «смирно» торчал лощёный, как сиятельная выхухоль, араб. Ну прям ассамблея ООН, подумал Шандыба. Интересно, что этот лох спёр? Наверное, какой-нибудь объедок. И за этот объедок его готовы удавить. Эх, Европа, мать вашу в закат…

Широко улыбаясь специально для иностранцев и даже расставив руки как бы для объятий, они зашагали к таджику, Шандыба даже заготовил какую-то корявую, но всё объясняющую фразу на испанском — и даже начал её говорить. Латинoс, поморщась, приподнялся со стула. Наверное, он не любил, когда так говорили по-испански. Шандыба начал снова, стараясь вспомнить, как правильно. Пока он вспоминал, он забыл, что именно хотел сказать. Ну и ладно, он махнул рукой, и тут Шпак его за эту руку поймал. Шандыба посмотрел на Шпака; тот моргал и что-то пытался из себя выдавить, но не мог — заело. Потом Шандыба понял сам. Они уже давно должны были поравняться со столиком, обойти его и подхватить остолбеневшего таджика в объятия. Но стол почему-то не стал ближе — зато он стал больше. И те, кто сидел за столом и стоял рядом, тоже стали больше. Шпак и Шандыба ростом стали вровень с сидящими. Не успев ничего понять, Шандыба по инерции сделал ещё шаг вперёд — и понял, что уменьшился ещё немного. Нет! — пискнул Шпак. Он тянул Шандыбу назад. А Шандыба вдруг упёрся. Что-то неведомое, страшное, но невыносимо притягательное оказалось вдруг там, под столом, у правой дальней ножки, его невозможно было отсюда рассмотреть, но — страшно хотелось. Он шагнул ещё и ещё раз, волоча Шпака за собой, и тот уже тоненько, по-котёночьи, ныл: не-е-ет!

Большие вогнутые лица нависли сверху. На лицах угадывалось опрокинутое любопытство.

Было без десяти одиннадцать.

— Очень неплохо, Костя, очень неплохо, — сказал Николай Степанович. — Однако нам пора.

Ещё раз скользнув взглядом по застывшим на четвереньках бандитам, все направились к лифту.

Лифт был битком набит голыми немцами. Они радостно высыпали из кабинки и тяжелой першероньей рысцой устремились по направлению к пляжу, приплясывая на успевшей разогреться плитке дорожек. Более этически продвинутые шли по траве.

Вероятно, проснулось наконец и решило предъявить себя миру тайное общество адамитов.

— Я предлагаю… — начал было Николай Степанович, входя вслед за Аннушкой в лифт — и тут грохотнуло в первый раз.

Было без пяти одиннадцать.

3

Жизнь параноика опасна и одинока, потому что, если его на самом деле преследуют, он может рассчитывать только на себя.

— Что это было? — пробормотал Шпак, с кряхтением распрямляясь. — Рванули опять кого, что ли?

— Ложись, дура, — сказал Шандыба. — Стеклом посечёт.

— Да не…

Шандыба дёрнул его за ногу. Друзья сели на пол плечо к плечу, готовые при малейшей опасности нырнуть под стол. Стол, надо сказать, не самая худшая из защит при всякого рода взрывах и прочих землетрясениях…

— А до этого…

— Не знаю, братан. И… давай-ка делать ноги. Конгресс тайных обществ, ага. Колдуны какие-то, не дай Господь. Ну их к бесам. На колдунов не подписывались.

— А таджик?

— Ну что таджик? Поздно. Схарчили парня, ясен пень, некроманты херовы. Ты же видел, как его уводили…

Новый порыв ветра, не в пример сильнее предыдущего, тугим комом врезался в фасад здания. Брызнули первые стёкла. Громко заорали сигнализацией машины на стоянке. И тут же стало почти темно: массивная чёрная туча смяла солнце и покатилась дальше…

Громыхнул гром.

— Ураган, — удивлённо сказал Шандыба. — Как тогда, в Майами.

— Тогда-то за сутки предупредили, — сказал Шпак.

— Может, мы прослушали, — сказал Шандыба. — А может…

Шарахнуло так, что распёрло уши — словно после разрыва гранаты. И с оттяжкой, медленно, чинно — посыпалась стеклянная стена, отделяющая зал ресторана от прогулочной дорожки, за которой начинался пляж и дальше — море.

На пляже начиналась паника.

Потемнело и похолодало буквально за считанные секунды. Едва Пятый Рим и примкнувший к ним Толик, прикрываясь руками от секущего ветра, загрузились в лифт, едва закрылась дверь и прозрачная банка с людьми начала своё медленное движение вверх, крупными и в первые секунды единичными каплями ударил дождь. Капли были размером со стакан: они разбивались о землю с тяжёлым затяжным плеском. Потом вода обрушилась водопадом.

И это был не простой водопад. Наверное, так выглядит нижний бьеф Ниагары или Виктории — водяная лавина сверху, водяной вулкан снизу, всё в густом свирепом мечущемся тумане, и слышен только сокрушительный рёв…

В лифте загорелись лампы: наверное, на внезапную темноту сработал фотоэлемент. Сразу стало плохо видно, что делается по ту сторону стекла. Но так продолжалось недолго: чуть миновав четвёртый этаж (заказан был пятый), лампы погасли, а лифт мёртво стал.

Костя стукнул основанием ладони по клавише с цифрой «4» — вероятно, в надежде, что в проводах осталось ещё немного электричества и на несколько-то сантиметров пути вниз — не вверх же даже, а вниз! — его хватит. Но электричества не осталось — наверное, оно всё ушло в небо.