Диктатор - Сергей Александрович Снегов
- Известий об их действиях нет, - повторил Павел.
- На войне отсутствие новостей - очень неприятная новость, - сказал я со вздохом. - Пойдем в штаб.
Штаб разместился в небольшом особняке. В зале работали офицеры разных отделов дивизии. Я прошел к генералу. Прищепа лежал на диване. Я присел рядом. В одном из недавних боев неподалеку разорвался резонансный снаряд. Прищепу трясло с такой силой, что сбежавшиеся санитары едва натянули на него тормозной жилет и еще минут пять возились, пока ввели жилет в противорезонанс. После такой вибрационной пытки обычно отправляют в госпиталь, но генерал не захотел оставлять командования. Он уверял, что чувствует себя неплохо. Леонид Прищепа принадлежал к здоровякам. Но что до выздоровления далеко, мы все понимали.
Он повернул ко мне темнощекое, темноглазое лицо, встопорщил седые усы. Он здоровался улыбкой, такова была его манера для близких. Я принадлежал к самым близким из его подчиненных.
- Холодно, генерал? - спросил я. Все вытерпевшие сильную вибрацию долго страдают от недостатка тепла.
- Не холодно, а зябко. Что на позиции, Андрей?
- Полное спокойствие.
- Тебя тревожит спокойствие?
- А как иначе? Враг подсунул загадку своей невозмутимостью.
В комнату, - как всегда, очень быстро - вошел Гамов. За ним показался Павел. У Гамова зло сверкали глаза. Павел был бледен.
- Новая беда, полковник? - спросил Прищепа.
- Пусть скажет ваш сын!
Павел способен запоминать сводки и сообщения наизусть. Дар из кратковременных, на часы, в особо важных случаях - на сутки. В пределах этого времени он излагает известия, словно читая их. Внятно отчеркивая запятые и точки, он передал свежую радиограмму из Адана. Патина не вынесла удара соединенных армий и запросила сепаратного мира. Вилькомир Торба объявил, что не хочет подвергать военным разрушениям свою прекрасную страну. Он переоценил могущество Латании. Председатель Маруцзян обманул его, выставив не профессиональную, а добровольную армию. Надежды на победу нет. Великодушный президент Кортезии господин Аментола заверил его, что никто из сложивших оружие патинов не подвергнется репрессиям. Блюдя достоинство своего великого народа и полный высокого рвения прекратить кровопролитие, президент Патины Вилькомир Торба приказывает своим войскам организованно прекратить борьбу.
- Измена! - сказал Прищепа. - Спровоцировали нас на войну за их интересы. И при первой же неудаче изменяют нам!
- Пока только предательство, а не измена, - мрачно поправил Гамов. - Пока только отходят в сторону, оставляя нас один на один с врагами. Но скоро они открыто перейдут на сторону Кортезии и повернут оружие против нас. Я говорил это вам уже давно. Верить такому лицемеру, как Вилькомир Торба!
- Да, вы говорили, Гамов, что верить патинам нельзя. А я им верил, а вам не верил. Да что я! Как Маруцзян, столько лет стоявший в центре мировой политики, не раскусил его?
В глазах Гамова загорелась злая издевка.
- Вы спрашиваете, почему Маруцзян столь непроницателен? Все просто, генерал. Маруцзян - тупица. Хитрец всегда обведет дурака вокруг пальца. Именно это и произошло.
Прищепа с усилием приподнялся.
- Пойдемте к операторам. Боюсь, что выход Патины из войны прояснит загадку спокойствия на нашем участке.
По дороге в операторскую я тихо сказал Гамову:
- Укоротите язык! Майор Альберт Пеано все-таки родной племянник Маруцзяна.
- И не подумаю! - резко бросил Гамов. - Пеано не просто племянник, а, как вы точно выразились, «все-таки племянник». Альберт - умнейший юноша и наблюдал Маруцзяна со своего младенчества, это кое-что значит. Неужели вас не удивляет, что Пеано заслали в боевую дивизию? Если Пеано попадет у нас под резонансный удар, дядюшка вздохнет с облегчением. При Альберте можно говорить свободно.
В зале два оператора склонились над картой, расстеленной на длинном столе. Один, двадцатидвухлетний, невысокий, живой Альберт Пеано, и был племянником главы правительства. Что он не в чести у своего дяди, мы слышали. Но я сам дважды присутствовал при его разговорах с Маруцзяном: и голоса, и слова, самые душевные, слухи о вражде не подтверждали. Второго оператора, Аркадия Гонсалеса, преподавателя университета, я уже видел на «четверге» у Бара и кое-что говорил о нем. Теперь скажу подробней. Я уже упоминал, что он был высок, широкоплеч, очень красив, с женственным тонким лицом. Внешность обманывала. Все в нем было противоречиво. Он как-то на моих глазах ухватил за трос идущий мимо трактор и потащил его назад. Человек такой силы и такого роста мог стать светилом баскетбола, а он ненавидел спорт. К нему устремлялись тренеры знаменитых баскетбольных команд, но ни одному не удалось вытащить его в спортивный зал. Самого настойчивого тренера он взял за шиворот и снес из своей комнаты на четвертом этаже на университетский дворик и, в присутствии хохочущих зрителей, обвел широкий круг его размякшим телом с бессильно болтающимися ногами. Потом ласково сказал: «Будь здоров! Больше не приходи!» Оба они, Пеано и Гонсалес, сами напросились в операторы. Но если Альберт с интересом вникал в военные дела и успешно спланировал операции отхода с боями, то Гонсалес оставался равнодушным к тому, что делал. Он добросовестно выполнял приказания Прищепы и Гамова, но не было в нем «военной жилки». Он никогда сам не просился из штаба в бой. Он не был трусом, но воинскую доблесть недолюбливал. В свободные минуты он читал исторические книги. Вначале мне казалось, что он приставлен к Пеано для тайного наблюдения и охраны. Потом я убедился, что он ненавидел саму войну. Исправно воевал, внутренне презирая свое занятие, таков был этот человек, Аркадий Гонсалес, сыгравший впоследствии столь грозную роль.
- Плохие дела, генерал, - сказал Пеано, показывая на исчерканную карандашами карту. - Родеры нас окружают.
- Пока не окружают. Но окружат, если патины сложат оружие.
- Вы в этом сомневаетесь, генерал? - Пеано усмехнулся. В его улыбке была какая-то отчаянная веселость. - По-моему, здравомыслящие люди никогда не верили в союзническую надежность патинов.
- Вы не высказали своих сомнений дяде, Альберт?
Улыбка Пеано стала шире. Он любил улыбаться. Я не верил его улыбке. Она камуфлировала истинное настроение.
- Моему дяде не говорят того, что ему не нравится.
Мы с Гамовым рассматривали карту. Позади и с боков нашей дивизии стояли патины - третий их корпус слева, четвертый и пятый позади и справа. За пятым корпусом патинов располагалась добровольная дивизия «Золотые крылья», потрепанная в недавних боях. На левом крыле, за третьим корпусом патинов, восстанавливалась сплошная линия наших войск. Здесь держали оборону профессиональные части, они прикрывали путь на Адан.
Картина была удручающая.
- Если патины сложат оружие, мы
