Кто смеется последним - Юрий Львович Слёзкин
Эсфирь повторила со смехом:
— Телячьи головы? Это забавно. Уж не потому ли их называют так, что надо иметь телячью голову, чтобы попасть в дисциплинарный батальон?
Капитан ответил растерянно:
— Их называют так, потому что они бритые.
— А вы их, кажется, защищаете?
Искры смеха все еще бегали в выпуклых глазах Эсфири.
— Я только хочу сказать, — виновато торопясь, возразил Лебланш, — что нигде, даже во Франции, не знают о том, что делается в Африке.
— Однако…
Генерал поднял брови. Его заинтересовал этот молодой человек, мешком сидевший на стуле. Генерал вскинул холеный бритый подбородок. Аксельбант заколебался, блеснув на его высокой груди.
— Позвольте…
— Точно так, — захлебываясь от усердия, напирая на стол, потянув к себе скатерть, объяснял капитан. — Обычно смешивают политическую ссылку и военные дисциплинарные батальоны с исправительными батальонами общественных работ для уголовных.
— Вот видите, как легко впасть в ошибку, — неожиданно произнес хозяин.
Лицо его по-прежнему ничего не выражало, глаза ушли в себя, занятые сложными вычислениями.
— Так за какие же преступления ссылают солдат в Африку? — спросил заинтересованный Самойлов.
Он продолжал мстить m-lle Ванбиккер.
— За кражу у товарища, по всей вероятности, — высказал предположение младший Ванбиккер, очищая грушу. Лицо его сияло от удовольствия.
— Никак нет, m-r, — упорствовал капитан, обливаясь потом, — воров ссылают в исправительные.
Он сам чувствовал, что его реплики заводят его в дебри, но остановиться не мог. С какой радостью он очутился бы сейчас в каком-нибудь кабачке за кружкой пива. Черт дернул его принять приглашение.
— Но какое же преступление совершают ваши телячьи головы?
Право, это становилось забавным. Все лица, улыбаясь, смотрели на капитана. Что-то он еще скажет?
Капитан шел на приступ. Узкий воротник размяк, глаза слепли. Он выкрикнул, точно перед ним был целый неприятельский батальон:
— Никакого.
— Что?
— Это уже слишком!
— Господин капитан, попросил бы вас…
Генерал еще выше вскинул подбородок. Только старик Ванбиккер оставался неподвижным.
— Что вы говорите, капитан? Ведь провинились же они против дисциплины, — внезапно возбуждаясь, закричал младший Ванбиккер.
— Их судит военный суд, — отвечал генерал.
— Их судит полковой суд, из нескольких офицеров, часто тех самых, которые наложили уже взыскание на осужденных солдат.
Капитана нельзя было остановить. Он сам не мог бы остановиться, даже если бы захотел.
— Значит, наказывают солдата за то, что он уже был наказан?
— Точно так. Процедура быстра. Отбыв сто двадцать суток в разное время, солдат может быть сослан в Африку.
— Да за что же?
— За непочтительный жест, за потерянную грошовую сумку, за самовольную отлучку из казармы или за то, что дежурный врач не признал его больным, когда он заявлял о болезни.
— Вы преувеличиваете!
Младший Ванбиккер даже перестал есть свою грушу.
Капитан готов был присягнуть, что он ни на йоту не отступил от истины. Генерал, играя аксельбантом, сказал тоном, не допускающим возражений:
— Во всяком случае, они лучшего и не стоят. У вас расстроены нервы, мой капитан. Эти бунтовщики имели счастье служить во французской армии и должны были гордиться этим.
Все смолкли, подавленные генеральской сентенцией, но внезапно хозяин прервал молчание.
— Ну да, конечно, теперь я понимаю, почему они бегают. Реформы… Так, так…
Он не закончил своей мысли, вернее, не договорил ее, по своему обыкновению. Гости смущенно улыбались.
Ванбиккер тяжело поднялся. Остальные последовали его примеру. Миллионер грузными шагами подошел к капитану, и, беря его под руку, повел в кабинет.
— Мы выкурим с вами по сигаре, — сказал он, смутив капитана этими милостивыми словами еще больше.
— Прошу вас, господа.
Когда все вышли из столовой, m-lle Ванбиккер отвела Самойлова в сторону и, глядя на него в упор, с тем выражением раздражения, надменности и презрения, которые так часто появлялись на ее лице, когда ей приходилось говорить со своими поклонниками, она сказала:
— Он должен остаться жив.
— Простите, я не понимаю…
— Напрасно. Я говорю очень ясно совершенно простые слова. Он должен жить. Это ваша обязанность. Такой человек может быть нужен вашему делу.
— Но согласитесь, m-lle, что я бессилен. Если даже власти ничего не имеют против и допускают…
Черный пушок над губой Эсфири задвигался — это не предвещало ничего хорошего.
— Ваши возражения оставьте при себе, — сказала девушка, — иначе…
Все было ясно без слов.
М-lle Ванбиккер умела хотеть и умела заставлять других делать то, что она хотела.
ГЛАВА ПЯТАЯ — ГДЕ ЗАКОНЫ ЦЕРКВИ, МОРАЛИ
И ГУМАННОСТИ НАХОДЯТ СЕБЕ ДОСТОЙНОЕ
ПРИМЕНЕНИЕ
К пяти часам дня весь город был оповещен о небывалом вечере, устраиваемом русским эмигрантом. Десятки бравых матросов, приятелей матроса, подошедшего первым к приезжему, а за ними добрая дюжина свободных от работы грузчиков с песнями, свистом расклеили по всем тумбам вдоль всех авеню, бульваров и улиц афиши иностранца, разнесли их по всем блестящим кафе, ресторанам и клубам, разбросали в каждый встречный автомобиль.
Члены муниципалитета, стоя на балконе городской ратуши и глядя сверху на веселую праздничную толпу, повторяющую имя Коростылева, только пожимали плечами.
— Я никогда еще не видал более веселых проводов на тот свет, — заметил один из них. — Можно подумать, что работы приостановились только благодаря тому, что какому-то русскому шарлатану вздумалось пустить себе пулю в лоб.
— Во всяком случае, все это более чем странно, — вставил свое мнение другой. — Я, конечно, нисколько не связываю сегодняшнюю забастовку с оповещенным вечером; но все же полагал бы необходимым принять меры к недопущению безобразия…
— Уважаемый коллега, — перебил его третий, маленький горбатенький человек с огромным парафиновым носом, — ничуть не разделяю ваших опасений. По имеющимся у меня сведениям, забастовка продлится только один день. У меня нет еще точных данных о ее причине, так как до сих пор не предъявлено со стороны портовых рабочих никаких требований, но что касается русского эмигранта, то смею вас уверить, он ни в какой мере не связан с этой забастовкой. Он сам по себе. Это даже не шарлатан, если хотите знать. Это один из тех наших друзей, бежавших из
