Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

- Куда? - не понял я.

- Куда угодно, - объяснил мне начальник школ, - в карантин - сержантом, в начальники школ, в лабораторию - кем угодно и как угодно, но... отрываться... Плохо для вас дело окончится, ох, плохо... с такими мыслями хоть в "псы"... честное слово.

...Через два дня после этого я встретился с мамой.

Свиданьице с начальником школ, свист стека, рассекающего постельное белье, удачный прыжок через кровать, славная напряженая беседа как-то оздоровили, подтянули меня...

Да и мама была все такой же молодой, красивой, умной.

Увидев ее, я снова захотел туда, вверх, в нашу комнату, откуда выволокли три года тому назад, но снова вспомнились плоские экраны, тускло мерцающие по углам комнаты... нет... нет, нет. Мэлори... Мэлори... Мэло...

Мама обняла меня. Я расспросил ее про отца. Мы шли по тоннелю к эскалатору. В кармане гимнастерки у меня покоилась увольнительная.

- Джек, - сказала мама, - я встретилась с твоей женой. Ты - молодец. Ты выбрал себе хорошую женщину.

Я поморщился, повертел пальцами в воздухе, будто ощупывал невидимый круглый предмет, потом сказал:

- Да... ничего... у нас с ней были некоторые сложности... Кстати, вы с ней нормально общались? Говорит она неплохо?

- О, - мама всплеснула руками, - что ты... Я не понимаю, какие сложности... Выговор почти чистый. А словарный запас!

- Я не о языковых сложностях говорю, - криво усмехнулся я, - языковые сложности побоку... У нас были другие... неурядицы... И если бы она была с нашей планеты, я бы давно ее...

- Так ведь, - мама взяла меня за руку, - и сложностей этих, языковых и не-языковых, не было бы, если бы она была не с другой планеты.

Я остановился:

- Откуда ты знаешь? - идиотски спросил я.

- Мне рассказала твоя жена, - объяснила мама, - все рассказала. И я прекрасно поняла и ее, и тебя.

Я мотнул головой, осторожно высвободил свои пальцы из маминой ладони.

- Не знаю, - сказал я, - как это можно понять и ее, и меня. Она хоть бы раз пришла навестить, - я хмыкнул, - умирающего мужа.

Мама потянула меня за собой:

- Пойдем. Или ты не хочешь наверх? Время-то идет!

Мы пошли, и мама постаралась растолковать мне:

- После всего, что случилось, она боялась тебя. Боялась, что ты ее прогонишь...

- Ну, сейчас, - я пожал плечами, - куда ее гнать? В ракету и к папе-ренивцу? Она тебе рассказывала о том, какой прием нам устроил ее папа после моих подвигов?

- Я же тебе говорю, - улыбнулась мама, - она мне все рассказывала...

А наверху мне не понравилось. Если бы я сидел только в подземелье, я бы, наверное, хряснулся в обморок. Но меня было уже не удивить открытым чистым небом и спокойно веющим ветерком, ожившим, зашевелившимся воздухом.

В конце концов, все это я видел и на других планетах, но вот глаза, глаза дракона, тусклые, плоские, понапиханные где только можно... Кажется, их стало больше.

Мы сидели с мамой в кафе, и я обратил ее внимание на это.

- Нет, - засмеялась мама, - тебе кажется. Мне ли этого не знать. Просто отвык...

Я показал пальцем в направлении одного экрана:

- Смотри - прежде эта штука висела только в одном углу, а теперь, - я ткнул рукой себе за спину, - их развесили по всем четырем...

Экраны слабо, слабо замерцали.

В кафе никто не обратил на это внимания, но мама все же попросила:

- Джек, ты бы показал увольнительную. И знаешь, не демонстративно, мол, жри, гадина, а интеллигентно, ненавязчиво, чтобы никто, кроме него, не обратил внимания...

Я подумал, вынул из кармана увольнительную, разгладил ее на столе.

- Так? - спросил я.

- Приблизительно, - улыбнулась мама, - знаешь, если бы это касалось только тебя или только тебя и меня... но люди, собравшиеся здесь, в этом кафе, ни в чем не виноваты.

- Виноваты, - ответил я, - виноваты. Раз живут на этой планете, то все виноваты. Невиновных нет. От координатора до последнего забулдыги, от начальника школ до самого распоследнего рабочего "столовой", от затурканного "младенца" в какой-нибудь роте до ветерана-"отпетого" - все виновны.

- Но если все виновны, то, стало быть, и виноватых нет? перед кем виниться-то, если все? Ты об этом подумал?

- Подумал, - ответил я, - все перед всеми виноваты, кто больше, кто меньше, но есть еще много-много тех, перед кем все виноваты абсолютно... Понимаешь? Полностью.

- Ну, и кто же это?

- Во-первых, это все превращенные, все в подземельях и лабиринтах рептилии, когда-то бывшие людьми; во-вторых, "вонючие", те, что хотели освободить эту гадскую планету и оказались втоптаны не в грязь даже... в дерьмо.

Я повысил голос, и мать, улыбаясь, приложила палец к губам:

- Тссс... Не так громко... Люди же оборачиваются.

Я послушно снизил тон:

- В-третьих, все умершие, те, что ползут на конвейерных лентах к пасти гада, все, кого другие гады растоптали, сожгли, раздавили, не оставили и следа, и, наконец, в-четвертых...

Я замолчал.

Я проглотил имя - Мэлори, Мэлори, Мэлори. На самом-то деле только перед ней были все виноваты на этой планете... только перед ней... ни перед кем другим.

Мама ждала, и я, собравшись с силами, проговорил:

- Воспитанницы орфеанума... вот уж кто не виноват точно... Вот уж перед кем все виноваты... Им подарили жизнь на этой планете - для чего? Только для того, чтобы их схряпало чудовище...

Мама водила пальцем по столу, ногтем выдавливала какие-то волнистые узоры.

- В тебе, - сказала она, - говорит юношеский максимализм. Это прекрасно, что даже подземелье его в тебе не вытравило, но это... - мама поглядела на меня, - максимализм. Это... тоже жестоко... И... главное... безответственно...

- Да, - согласился я, - мы уже спорили с тобой. Я помню. Я вел себя тогда, как дурак, как хам... Я винил только тебя, а винить-то надо было всех. Ты-то всех меньше виновата. Работаешь в лаборатории. И что?

- А ты знаешь, что мы сейчас делаем в лаборатории? - она смущенно улыбнулась.

Мы вышли на улицу.

Сизый голубь, вздрагивая горлом, пил воду из черной лужи.

Солнечные кольца, трепеща, прокатывались по его телу.

Потом голубь взлетел, и золотые капли упали с его лапок в воду, подпрыгнув, отраженные от черной глади.

- Не знаю, - сказал я, - что вы там делаете в лаборатории, но было бы интересно посмотреть...

- Снова под землю забираться? - подмигнула мне мама.

И, зная, что я огорчаю ее, я ответил:

- Да... Мне все равно. Теперь все равно - на земле, под землей. Поехали в лабораторию.

В лаборатории стояли ванны, наполненные булькающим, словно кипящим студнем.

- Вот, - улыбаясь, сказала мама, - он уже ест... полуфабрикат...

Я посмотрел на булькающий студень и спросил:

- Оно... живое?

Мама ответила:

- Раз он ест вместо живого, значит, живое...

- По крайней мере, - я оперся рукой о край ванны, - чувствует боль.