Ефрем Акулов - Поиск-84: Приключения. Фантастика

Синий человечек завороженно слушал, потом задумчиво почесал длинный висячий ус, извлек из-за пазухи блестящую коробочку и щелкнул тумблером.

— Ты что, единого языка СОВСЕМ не понимаешь? — перевела коробочка очередное его бормотание.

— Совсем, — убито согласился Касьян.

— Так значит, это не Махатмааайди? — удивленно спросил человек.

— Не-ет, — Касьян замялся (знать бы ему, что такое Махатмааайди!). — Вы на Землю попали, дяденька!..

— На Землю? — синий громко икнул и без сил опустился обратно в сметану. — И ты… ты — землянин?

— Землянин! — ответ прозвучал с известной долей гордости.

— Ну вот, я так и знал! — в голосе пришельца зазвенело отчаяние. — Земля! Сейчас мне заломят сини руки и поведут в расход. У вас ведь фашистская диктатура…

— Да вы что, сдурели?! — не на шутку рассердился Касьян. — С чего вы взяли-то?!

— Да как же… Это же всем известно! У вас тут этот самый… Пуночет у власти… Или Пилочет…

— Тьфу ты! — у Касьяна отлегло от сердца. — Есть Пиночет, только не здесь. В Чили!

— В Чили? — недоверчиво переспросил пришелец. — А мне говорили, что на Земле!..

Касьян битый час объяснял пришельцу, назвавшемуся Феликоном, что в Советском Союзе бояться козней генерала Пиночета просто глупо. Тот чуть оживился, но из меланхолии своей синей так и не вышел. А на вопрос, как он оказался в холодильнике, ответил маловразумительно, про какую-то гиперпространственную аневризму и кольцеобразные завихрения реальностного континуума. У Касьяна голова шла кругом.

…Нет во всей обозримой Вселенной писателя талантливее, чем Феликон из туманности Большого Песьего Хвоста. Ведь это из-под его хмартшраба вышли такие великие творения, как «Повесть о коке», «Сингаран из Гарсилана», «Вухи и нуши». И вот теперь, когда он отправился в творческую командировку на Махатмааайди, чтобы досконально изучить быт и фольклор пучинных вырешелей, обстоятельства сложились как нельзя более погано и гиперпространственная аневризма затянула его в некондиционный мир планеты Земля, где с минуты на минуту он рискует попасть в лапы кровавого Пиночета и навеки погибнуть для Большой Литературы.

— А это что у тебя такое? — Феликон вскарабкался на табуретку и добрался до Касьяновой книжки. — Ты читаешь? Это у тебя хобби такое, или профессия?

— Да нет, вообще-то я на токаря учусь, в ПТУ, — ответил Касьян. — А читаю так, от нечего делать… Приболел вот и читаю…

— Что?! — пришибленно пискнул Феликон, скатываясь со стола. — Ты больной? — он подскочил к холодильнику и замолотил синими кулачками по его закрытой дверце.

— У-у-у-у-у-у-ууууууу!!!!!!! — подвывал он. — Транспортники, блюпы проклятые! Погуби-или! Заперли в одной камере с умирающим дикарем! С бациллоноси-ителем!..

Когда Феликон, обессиленный, рухнул возле холодильника и затрясся в безмолвных рыданиях, Касьян взял его на руки, умыл под краном, высморкал в чистый носовой платок и объяснил, что ОРЗ — не чума и не холера.

— Ну уж, не скажи… — протянул пришелец разобиженным тоном. — Вот взять, к примеру, издателей… Тоже ведь не чума и не холера, на первый взгляд. А если разобраться, в суть вникнуть — так они твоему насморку сто очков вперед дадут! Не печатают мерзавцы! — взвизгнул он тоненько и начал вырываться из Касьяновых рук. Вырвался, шлепнулся на четвереньки и встал, поглаживая ушибленные коленки.

— Вот ты меня знаешь — я врать не буду. Ты меня читал… Так разве мои «Вухи и нуши» достойны такого мизерного тиража?! Четыре миллиарда экземпляров! Так это же Вселенной — на один зуб! А что читать широким массам общественности? Уж не опусы ли этого бездарного писаки Шуши-Шана? В век НТР читать деревенскую прозу?! А ошибки? У него, видите ли, на Орфетрионе козло-стойловый период соссисов длится четыре с четвертью псевдоцикла! А ведь даже пьяному ежику известно, что — три! Три месяца там длится козло-стойловый период! И избы на Карторе-4 рубят аборигены не из трисса, как он пишет в своей «Кудеснице», а из древовидного базирабиса! А трисс у них идет только на постройку басиларниц! Вот так-то, батенька! Лезут с суконным рылом в Большую Литературу! И бумагу на такую мазню переводят! На его опусы с четырех планет леса свели, а на мои шедевры — всего четыре миллиарда экземпляров? Как вам это нравится?!

А личная жизнь?! Где, я спрашиваю, моя личная жизнь? От меня одна за другой четыре жены сбежали! И куда!? К этому ничтожеству — Лемистоклу! А от него ко мне — только две! Где тут личная жизнь? Ни ее, ни тиражей, ни гонораров! И ты тут еще со своими бациллами! — он сделал брезгливый жест, словно стряхивая одну из них с лацкана визитки. — Вот ты говоришь, что бояться нечего… Может быть, кому-то и нечего бояться, а я обязательно от тебя что-нибудь подцеплю, какую-нибудь гадость, — с печальной убежденностью в голосе сказал Феликон, — со мной всегда так: всем почет, а меня не уважат; у всех все в порядке, а у меня — насморк; всех издадут, а меня — шиш… Вся жизнь у меня наперекосяк из-за этой невезучести. У меня и папа был невезучий, и дедушка был невезучий, и прадедушка… А какая прабабушка у меня была невезучая! Ты просто не поверишь. Она у меня перечницей подавилась! Представляешь, каково мне с такой наследственностью?!

Касьян утешал его, как мог, говорил Феликону, что и у него жизнь — не сахар: родился 29 февраля високосного года, с Ленкой общего языка никак найти не может, успеваемость в училище — тоже не ахти какая, ОРЗ это проклятое привязалось… В общем, утешил.

— Что ж, мой юный друг, — подвел итог Феликон, — возможно… я даже уверен в этом — жизнь еще повернется к нам светлой своей стороной. Она будет прекрасна и удивительна. Будет светить солнце, щебетать пичужки, и прекрасные девы будут петь нам в зеленой долине. Только ни я, ни ты — мы ничего этого не увидим, ибо неудачи с фатальной неизбежностью сведут нас в могилу задолго до срока!.. — растроганный собственными словами Феликон поднял с пола и торжественно сжевал листок шпината. — Так, наверное, и будет…

Касьян сходил за веником и прибрал на кухне.

— Ты весь шпинат выкинул? А то я бы еще листочек съел, — минут через десять нарушил молчание великий пессимист и, узнав, что шпината больше нет, впал в еще более глубокую меланхолию. Потом с видом идущего на подвиг он спустился с табуретки.

— Попробую прорваться из аневризмы на линию. Задерживаться далее мне нельзя, ведь меня с нетерпением ждут на Махатмааайди. А свой лингафон я оставлю здесь. Не исключено, что я не последний твой посетитель. «КАРМА — ДУ» — довольно оживленная линия. Ну, я пошел! — он решительным жестом распахнул холодильник. Белая дверца медленно затворилась за ним. Холодильник словно ожил, загудел и затрясся. Когда он затих, Касьян снова распахнул дверцу. Феликона внутри не было.