Олег Серегин - Хирургическое вмешательство

Шаман надеялся, что все недоразумения разрешатся с возвращением Арьи. Действительно, Дед, приехав, первым делом позвонил ученику и осведомился, как у него дела. Ксе немедля рванул в Москву, ухитрившись оставить подростка на попечении Ансэндара и прихватив с собой злосчастную куртку Санда — местом встречи Дед назначил его квартиру. Санд долго смеялся и отмахивался, потом поставил коньяку, а Арья, слушая сетования Ксе, все молчал, утопая в глубоком кожаном кресле ученика, смотрел куда-то вскользь, мимо Ксе, и задумчиво пожевывал губы.

— Я тебе ничего не скажу, — наконец, раскрыл он рот, и холодок потек по спине Ксе. — Ничего.

— Дед…

— Ничего не скажу, — кряхтя, старый шаман поднялся и, прихрамывая, пошел к двери. — Закрой за мной, Санд, спасибо, что приветил.

— Дед! — кинулся за ним Ксе. — Что мне делать? Что мне с Женькой делать? А Матьземля…

Дед развернулся и ожег его пронзительным взглядом черных глаз из-под нависших седых бровей. Помолчал.

— Я сказал, — с неожиданной печалью повторил он. — Будет беда — помогу. А наставлений у меня не проси больше.

— Что? — Ксе не поверил своим ушам. — То есть… Дед!!

Он готов был вцепиться в Арью, но Санд положил на плечо тяжкую ладонь и остановил. Арья ушел, не попрощавшись, провернулся за ним замок, а Ксе все стоял, глядя на кожаную обивку двери так, словно мог сквозь нее увидеть спину уходящего Деда. Никогда он не чувствовал себя таким беспомощным. Даже перед угрозой смерти Ксе было спокойнее — он знал, что он должен делать и что будет потом. А теперь будто почву выбили из-под ног; для шамана, слушающего стихию Земли, в этих словах крылся особенный смысл.

— Ксе, — тихо сказал Санд.

Шаман обернулся. Собрат, высокий плечистый мужик, смотрел на него с грустью.

— Он не это имел в виду, — проговорил Санд. — Он хотел сказать, что ты больше не салага. Не ученик. И все решаешь теперь сам.

— Хоть посоветовал бы!.. — почти простонал Ксе.

— А ты бы совет-то от него услышал? — невесело усмехнулся Санд. — Или все-таки приказ?

Ксе понурился: Санд был прав. Он действительно собирался поступить по слову Арьи, просто потому, что доверял разуму Деда куда больше, чем собственному. Он так привык, и даже в мыслях не хотелось подвергать сказанное Дедом сомнению.

Но время шло, наступала зрелость; учитель не собирался вечно держать учеников при себе. Ксе мог гордиться — из своей группы он первым достиг статуса полноценного шамана, хоть и нелегким оказался путь. Теперь Ксе имел право брать собственных учеников. Он подумал об этом и горько усмехнулся. К нему уже привязался один психованный подросток, за которого шаман нес ответственность… только подросток этот спал и видел Ксе своим верховным жрецом.

Жень зорко оглядел бревенчатый коридор и закрыл дверь на задвижку. Ему не должны были помешать: стфари, как положено людям, от века работавшим на земле, с наступлением темного времени суток неизменно отправлялись на боковую, а он был, во-первых, бог, а во-вторых, дитя бессонной Москвы, и предпочитал другой график. Некстати появиться мог только Ансэндар, но он коротал вечер в беседе со своим Менгрой; Жень ему почти завидовал.

Почти — потому что папка не уважал завистников.

И потому что Жень был твердо намерен добиться поставленной цели.

Он повернулся к двери спиной и оглядел комнату. Мебели у стфари практически не было, это Женю нравилось — просторно — а яркие лоскутные ковры приятно грели босые ноги.

Ковер-то божонка и беспокоил. Папка предупреждал, что в первый раз может быть очень тяжело, настолько тяжело, что кожа не сомкнется и пойдет кровь, а ведь он не предполагал, что Женя в этот момент не будет поддерживать культ. Клятый ковер придерживали колышки, вбитые в пазы у стен, а в двух местах прижимали громадные сундуки, и убирать его значило здорово нашуметь. Кто-нибудь проснется, явится, и выйдет нехорошо… «Ну и хрен с ним, с ковром», — подумал Жень, тяжко вздохнув.

И решительно стянул майку.

Напряженные пальцы медленно прошли снизу вверх по четким квадратикам пресса и грудине до самого кадыка. Направились обратно. Жень закрыл глаза, выравнивая дыхание, а потом выдохнул до конца, опустошив легкие, и не вдохнул больше. Аура слабо засветилась, тонкое тело начало вращаться, переходя в промежуточный режим — боеготовность номер два… Жень уже заподозрил, что его сил не хватит даже на такую мелочь и успел испугаться, когда пальцы, наконец, нащупали между ребер, там, где заканчивалась кость грудины, круглое уплотнение.

Жень опустился на колени — знал, что легко не будет.

Он резко вдохнул и одновременно ударил — двумя пальцами, вскользь, чтобы зацепить уплотнение. Силы удара хватило бы на то, чтобы пробить человеку дыру в черепе.

В глазах потемнело. Свободной рукой Жень зажал рот, скорчился, до крови кусая пальцы. Ощущения были ничуть не божественные, он рылся пальцами в собственной плоти… больно, до ужаса больно… у яблока черена было четыре ребра, а за ними шла оплетенная чем-то рукоять. За это яблоко ритуальный нож, наверное, легко было брать, но у Женя от боли ослабели пальцы, он никак не мог уцепить клятую железяку, и оттого становилось еще больнее. Слезы покатились из глаз. Когда он все-таки взялся за рукоять и потянул нож наружу, показалось, что вместе с ним вывалятся все кишки. Кровь лилась ручьями. Жень не мог даже понять, сколько ее — в глазах у него все туманилось и двоилось.

Тяжелей всего было управиться с крестовиной; полотно лезвия пошло быстрей, но кожа, выпустив острие, так и не сомкнулась. Божонок хорошо знал, что человек с такой раной теряет сознание от болевого шока и быстро умирает, но лично Женю от этого было ничуть не легче.

Стены и потолок летели кругами в оборот головы. Жень заставил себя снова включить легкие — кровь, уже почти остановившаяся, от этого полилась снова. Потребовалось усилие, чтобы упасть не назад, на подогнутые ноги, а вперед. Некоторое время божонок лежал с закрытыми глазами, редко дыша, а потом разлепил веки и посмотрел на нож. Дотронулся — тот был холодным, острым и настоящим.

— Ксе… — прошептал Жень, погладив узкий клинок мокрыми алыми пальцами.

И потерял сознание.

Время близилось к полудню, и несмотря на осеннюю пору, солнышко, выглядывая из-за туч, все-таки пригревало. Ксе шагал, хлюпая по раскисшей грязи, зевал и беззвучно ругался. Встал он ни свет ни заря, чтобы успеть на утренний поезд, долго мотался в плацкартном вагоне, ровеснике, должно быть, его деда, а потом не в добрый час послушал совета местного шофера, который шамана подвозил. В деревню стфари шофер заворачивать не хотел и сказал, что от развилки Ксе дойдет минут за десять. Может, для местных путь этот действительно занимал десять минут, но Ксе с двумя баулами топал по глинистой жиже уже полчаса и чувствовал, что близится к окончательному просветлению.