Филип Дик - Скользя во тьме

— Вот волк! — воскликнула Тельма неуклюже прыгая по комнате. — Вау, вау! — Она пыталась хватать все подряд и промахивалась. Брюс с ужасом заметил, что с девочкой что-то неладно. Он впервые это заметил, сильно переживая и не понимая, как могло случиться, что Тельма была так дефектна.

— Ты не волк, — сказал он.

Но даже теперь, пока девочка шарила и тянула руки, она спотыкалась; даже теперь, понял Брюс, дефект усиливался. Он задумался, как…

Ich urtglücksel’ger Atlas! Eine WeltDie ganze Welt der Schmerzen muss ich tragen.Ich trage Unerträgliches, und brechenWill mir das Herz um Leibe.[11]

…может существовать такая тоска. И побрел прочь.

У него за спиной Тельма по-прежнему играла. А потом оступилась и упала. Как такое может быть? — задумался Брюс.

Брюс бродил по коридору, ища пылесос. Ему сообщили, что он должен аккуратно пропылесосить большую игровую комнату, где дети проводили большую часть дня.

— Дальше по коридору справа. — Кто-то указал пальцем. Эрл.

— Спасибо, Эрл, — сказал он.

Подойдя к закрытой двери, Брюс сперва постучал, а затем просто ее открыл.

В комнате стояла старуха с тремя резиновыми мячиками, которыми она пыталась жонглировать. Повернувшись к Брюсу, ухмыльнулась ему беззубым ртом, жесткие седые космы падали ей на плечи. На старухе были белые подростковые носки и тенниски. Запавшие глаза, заметил Брюс; запавшие глаза и ухмыляющийся беззубый рот.

— Можешь так? — прохрипела старуха и разом подбросила все три мячика в воздух. Все три упали вниз, ударяясь об нее, отскакивая от пола. Старуха остановилась, смеясь и отплевываясь.

— Я так не могу, — ответил Брюс, уныло стоя в дверях.

— А я могу. — Сухая кожа на руках тощей старой твари трескалась, пока она нагибалась, поднимая мячики. Когда она подняла все три, то прищурилась и снова попыталась сделать все, как надо.

В дверях рядом с Брюсом появился кто-то еще и тоже стоял, наблюдая.

— Давно она практикуется? — спросил Брюс.

— Давненько. — Человек крикнул старухе: — Попробуй еще разок. У тебя уже почти получилось!

Старуха закряхтела, снова нагибаясь и собирая мячики.

— Один вон там, — указал человек рядом с Брюсом. — Под твоей тумбочкой.

— Эх-ма! — прохрипела старуха.

Брюс и его сосед наблюдали, как старуха предпринимает все новые и новые попытки, роняя мячики, снова их подбирая, аккуратно прицеливаясь, удерживая равновесие, подбрасывая мячики высоко в воздух, а затем пригибаясь, когда они дождем обрушивались на нее, ударяя по голове.

Человек рядом с Брюсом понюхал воздух и сказал:

— Эй, Донна, ты бы пошла подмылась. А то уже обделаться успела.

— Это не Донна, — пробормотал пораженный Брюс. — Разве это Донна? — Он поднял голову, приглядываясь к старухе, и почувствовал жуткий страх. Вроде как слезы стояли в глазах старухи, пока она глазела на него в ответ, но она все смеялась и смеялась, а потом бросила в него все три мячика, надеясь попасть. Брюс увернулся.

— Нет, Донна, больше так не делай, — приказал ей человек рядом с Брюсом. — Не кидай их в людей. Просто пробуй проделать то, что увидела по телевизору. Лови их и кидай вверх, а потом снова пытайся поймать. Но прямо сейчас иди подмойся — от тебя воняет.

— Ладно, — согласилась старуха и засеменила прочь, низенькая и сгорбленная. Три резиновых мячика остались на полу.

Человек рядом с Брюсом захлопнул дверь, и они вместе пошли по коридору.

— А Донна уже давно здесь? — спросил Брюс.

— Давно. Она была еще до меня, а я здесь уже шесть месяцев. А пытаться жонглировать она начала неделю тому назад.

— Тогда это не Донна, — заключил Брюс. — Раз она здесь так давно. Потому что я попал сюда только неделю назад. — А Донна, подумал он, привезла меня сюда в своем «эм-джи». Я это помню, потому что нам пришлось остановиться пока она снова заполняла радиатор. И она тогда замечательно выглядела. Темноволосая, с грустными глазами, тихая и сдержанная. В кожаной курточке, сапожках, с сумочкой, где всегда болталась кроличья лапка. Какой она всегда и была.

Затем Брюс продолжил поиски пылесоса. Чувствовал он себя намного лучше. Только не понимал, почему.

Глава пятнадцатая

— Можно мне работать с животными? — спросил Брюс.

— Нет, — ответил Майк. — Я думаю пристроить тебя на одну из наших ферм. Хочу, чтобы ты немного поработал с растениями — хотя бы несколько месяцев. На открытом воздухе, где ты сможешь касаться земли. Со всеми этими пробами космоса при помощи разных звездолетов было слишком много попыток добраться до неба. А я хочу, чтобы ты попытался добраться до…

— Я хочу быть с чем-то живым.

— Почва живая, — объяснил Майк. — Земля пока еще жива. Там ты сможешь принести наибольшую пользу. Есть у тебя какой-то сельскохозяйственный опыт? Как насчет сева, культивации или жатвы?

— Я работал в конторе.

— А теперь будешь работать на воздухе. Если разум к тебе вернется, он должен вернуться естественным образом. Ты не можешь снова заставить себя думать. Ты можешь только продолжать работать. Например, пропалывать посевы или вспахивать наши овощные плантации, как мы их называем. Или уничтожать насекомых. Нам приходится тратить очень много усилий, уничтожая сельскохозяйственных вредителей соответствующими аэрозолями. Однако с аэрозолями нужно быть очень осторожным.

Они могут принести больше вреда, чем пользы. Они могут отравить не только посевы и почву, но и человека, их использующего. Отгрызть ему голову. — Он добавил: — Как отгрызли твою.

— Ага, — сказал Брюс.

Тебя опрыскали, подумал Майк, глядя на Брюса, так, что теперь ты сделался насекомым. Опрыскай насекомое токсином, и оно сдохнет; опрыскай человека, опрыскай его мозг, и он превратится в насекомое, которое только пощелкивает да вечно семенит по замкнутому кругу. Рефлекторный механизм — вроде муравья. Снова и снова выполняющий последнюю команду.

Ничего нового больше не проникнет в его мозг, подумал Майк, потому что сам мозг пропал.

Но если его пристроить в нужное место, в требуемое положение, он, возможно, еще сумеет увидеть под собой землю. Землю и то, что на ней растет. И разобрать, что там такое. А затем поместить туда нечто живое, нечто отличное от него. Чтобы оно росло.

Ибо сам он этого делать не может; сам он умер и уже никогда не будет способен расти. Он может лишь постепенно разлагаться, пока не отомрет и то, что от него осталось. А тогда мы укатим это на тележке.

Того, кто мертв, подумал Майк, мало что ждет в будущем. У таких обычно есть только прошлое. А у Арктура-Фреда-Брюса нет даже прошлого; есть только «сейчас».