Дэвид Клири - «Если», 1996 № 12

Трудно обнаружить область научной фантастики, где бы Хайнлайн — обычно обгоняя на полкорпуса коллег — не сказал решающего слова. Он первый стал четырехкратным лауреатом премии «Хьюго»; когда же американские фантасты учредили еще одну — «Великий мастер» (произошло это в 1975 году), то кандидатуру первого лауреата даже не обсуждали — и так было ясно, кто это. Ведь все они, перефразируя русского классика, вышли из хайнлайновского «мундира-скафандра»!

Писатель оказался не только «самым американским» фантастом, но и «самым кэмпбелловским». Почти вся хайнлайновская История Будущего, как и многие его классические романы, первоначально увидели свет в журнале «Эстаундинг». Хотя, к примеру, «Чужака» — один из лучших, на мой взгляд, его романов — Кэмпбелл в своем журнале не напечатал бы ни за какие коврижки.

Хайнлайн писал до последних дней (он умер в 1988 году), но славой своей почти полностью обязан «Золотому веку». Что касается его поздних романов, то, становясь раз от разу все толще и толще, они прирастали, увы, только словами…

Еще один знаменитый выпускник школы Кэмпбелла оставался верен заветам учителя до конца, а под конец жизни словно обрел второе дыхание, поразив читателей и критиков серией романов, как бы воскресивших «доброе старое (кэмпбелловское) время»! Нетрудно догадаться, что я имею в виду Айзека Азимова.

Уроженец России, этот литературный вундеркинд поставил, видимо, абсолютный рекорд: начав публиковаться в 1939 году, он за полвека с небольшим отстучал на пишущей машинке (даже в последнее десятилетие не променяв ее на более эффективный текст-процессор) более четырех сотен книг! Почти половину составляет научная популяризация, причем широчайшего спектра: от астрономии и новейшей физики до «путеводителей» по Библии и Шекспиру. Что касается собственно фантастической прозы Азимова, то она, хотя и не дотягивает до вершин просто прозы, во всяком случае, всегда добротна, мастеровита, информативна. Просто интересно читается, наконец! А две его ранние серии — о роботах и Основании, — инспирированные Кэмпбеллом, а затем продолженные и объединенные уже в 80-е годы, так те прочно заняли место в «золотом фонде» мировой научной фантастики. Контрастом ярым технократам Хайнлайну и Азимову служит интеллигентная и человечная проза Теодора Старджона, автора, которого нам еще предстоит открыть по-настоящему.

Хотя можно предвидеть, что его путь к отечественному читателю будет нелегким. Старджон подчеркнуто литературен, его проза переполнена обертонами, психологическими нюансами и, на первый взгляд, немотивированными уходами «в сторону». Словом, это просто хорошая проза — так что у читателя-фэна неизбежно возникнет вопрос: а где же здесь научная фантастика? «У Азимова превосходное чистое звучание, — проводит ту же мысль Брайан Олдисс, — у Хайнлайна неподражаемые напор и ярость; однако подлинную музыку создавал все-таки Старджон». Он, как никто другой, углубился в тему «неприкаянных сверхчеловеков» в классическом романе «Больше, чем люди»3, но воистину прославился — на сей раз вопреки взглядам и установкам «тренера» — произведениями иными, содержащими первые решительные удары по сексуальным и религиозным табу. Хотя, в сущности, всю жизнь писал об одном: о любви — непривычной, не вписывавшейся ни в какие рамки, парадоксальной и шокирующей, но любви…

Более простым и незамутненным представляется творчество патриархального романтика Клиффорда Саймака. Он ушел из жизни в один год с Хайнлайном, но если тот к концу 80-х годов для нашего читателя оставался, в основном, лишь именем, то Саймака отечественные фэны успели узнать и полюбить. Его переводили быстро, легко, обильно. Причина такой любви советских издателей объясняется просто: в отличие от Хайнлайна, Саймак был автором добрым и не задиристым. Не ввязывался в политику, предпочитая писать о простых людях (а не о суперменах с бластером наперевес), о взаимопонимании и сострадании. До последнего дня не отходя от машинки, он, как и Старджон, без устали проповедовал любовь, причем не только к людям, но и к «человечным» роботам, и ко всякой земной и космической живности, разумной и не очень. Только не заходил так далеко, как Старджон. Наивно, конечно, — особенно в наш холодный и окончательно расправившийся с «сантиментами» век. Но, видимо, и без этой наивной доброты в нем многим не прожить.

Наоборот, два главных романа Альфреда Вестера — «Разрушенный» и «Звезды — цель моя», — назвать упрощенными язык не поворачивается. Изощренные стилистически и сюжетно, перегруженные словесными фигурами и другими, на первый взгляд, посторонними деталями, красота и органичность которых познается на расстоянии, когда окидываешь всю конструкцию в целом, — все эти бестеровские излишества успешно выдержали проверку временем. «Широкоэкранное барокко» (по выражению как всегда острого на язык Брайана Олдисса) уже в наши дни с триумфом было поднято на щит современными киберпанками, разглядевшими в Беетере своего предтечу.

А с «Разрушенным» у моего поколения связаны особые воспоминания. Роман был переведен на русский язык в 1972 году как «Человек без лица», и, кажется, в те дни это была единственная в нашей стране книга (да еще выпущенная массовым тиражом), в увлекательной форме раскрывшая нам глаза на такие полузапретные материи, как психоанализ, «эдипов комплекс», сублимация и прочие фрейдистские штучки! Попутно показав, что научная фантастика — это не только «о чем», но в значительной мере и «как».

Другие из знаменитых кэмпбелловских протеже мне лично менее близки. Хотя, к примеру, такие авторы, как Альфред Ван-Вогт, Лестер Дель Рей и Спрэг де Камп — не говоря уж о Роне Хаббарде — по-прежнему ходят в классиках у определенной части американского фэндома.

С другой стороны, невозможно обойти вниманием еще одну группу «игроков». Хотя почти все они и сотрудничали с Кэмпбеллом, но часть написанного отсылали все-таки в иные журналы, в которых правили бал потусторонние ужасы.

Первым — хотя бы по рекордному числу завоеванных высших премий жанра — следует назвать классика Фрица Лейбера, у нас известного, на мой взгляд, все-таки несколько однобоко. Он ведь заслужил признание не только благодаря популярной парочке искателей приключений (по ходу дела открыв новый субжанр, настоящую золотую жилу для сотен ремесленников — «фантастику меча и волшебства»!), но успешно творил и в рамках привычной НФ: писал антиутопии, «романы ужасов» и «романы о катастрофе», а одно из лучших его произведений — «Необъятное время»4 — посвящено традиционным для фантастики временным парадоксам. И в довершение ко всему Лейбер обладал незаурядным даром сатирика.