Алексей Гравицкий - Мама

Вспомнился старый анекдот про Маугли, который вихрем пронесся по джунглям, разметав подремывающих после обеда джунглевых обитателей. И все умилялись: Балу, Багира, Каа – дескать, вот он каков, человеческий детеныш. Лишь несчастный шакал Табаки, говорящих правду всегда рисуют в не лучшем свете, высказался от души. «Человеческий детеныш, человеческий детеныш… Быдло, блядь!»

Именно быдло. А те люди, что действительно неординарны, действительно выпадают из общей схемы, тех эта волна давит в первую очередь. В какую бы сторону ни катила. Они обречены.

В какой-то момент возникло ощущение, что он заговаривается, что вроде бы правильные мысли в корне не верны, что что-то выпадает из схемы или, наоборот, попадает под нее, хотя попадать не должно. Но Вячеслав тут же погнал эти мысли прочь.

Создатели нового оружия верно обозвали свой проект. Это именно «Клинок Армагеддона». Он равнодушен, он несет правосудие и очищение.

И все же что-то было не так во всей этой спонтанной философии.

19

«Я – другое дело».

Юлия стояла на балконе и смотрела на Белый город. «Я другое дело, да, я убивала… То есть, отдавала приказы нейтрализовать, так будет вернее. Но я строила. Вот оно перед глазами – то, что я строила пятнадцать лет. А он пришел ломать. Он пришел сокрушить. Ему не нравится чужая постройка, он думает, что из этих кубиков сможет сложить лучше. Но почему для того, чтобы складывать новое, нужно непременно поломать старое?

Что, места мало? Строить больше негде? Или кубиков других нет?»

Он будет ломать. Он будет по живому резать. В России всегда воевали с символами за неимением возможности побороть явление, из желания надругаться над прошлым и хитрожопого стремления направить гнев толпы в более-менее безопасное мирное русло.

Не можем побороть язычество? Давайте жечь идолов. Нечего противопоставить церкви? Давайте снесем к едреням храмы. Не можем искоренить коммунизм? Давайте снесем памятник железному Феликсу и похороним десяток памятников вождю мирового пролетариата. Гуляй, рванина! Феликс-то, оказывается, гад, людей убивал. Жалко, помер. Ну ничего. Мы его памятничек-то завалим и на макушку ему испражнимся. Сущие голуби – памятникам на бошки срать. И мозгов столько же. Только голуби это делают неосознанно и без злости. А идиоты идейно.

Нет хуже в этом мире, чем идиот с идеей. Хотя нет, есть сволочь, которая идиотам в головы эту идею вкладывает. Но лучше сволочи и идиоты, чем этот, который собрался бороться не с символом, а против всего. Уже стреляет направо и налево. Уже убивает ни за что. Так, по ходу дела. Ни в грош не ставит человеческую жизнь. А что будет дальше?

Почему она не полоснула ему ножом по горлу? Почему не отказалась помогать? Почему? Ее убили бы сразу, но на этом все и закончилось бы. Страшно умирать. А еще страшнее умирать походя, тихо, незаметно. Когда твою смерть никто и не увидит, и не заметит. Была ты, нет тебя…

Пиликнула внутренняя связь.

Юля вдохнула полной грудью, закашлялась и ушла с балкона. Трубка продолжала пиликать. Гарант конституции нажала кнопку громкой связи:

– Алло.

– Зайди.

И все, и отбой.

Почему она не убила его? Ведь у нее была такая возможность.

20

Когда Юлия вошла в кабинет, посол уже сидел перед вождем Новой России и беспрестанно что-то говорил, разводя руками. Слава с интересом смотрел на американца и слушал его, как слушают канарейку. Казалось, еще пара фраз – и Вячеслав вскинется и восхищенно выпалит: «Непонятно, но здорово!»

Он повернул голову, стрельнул в вошедшую взглядом.

– Что он говорил? – поинтересовалась Юлия, садясь рядом.

– Ты меня спрашиваешь? – удивился Слава. – По интонации, так на жизнь жалуется. А на самом деле хрен знает, чего он лопочет. Переводи лучше, чем идиотские вопросы задавать.

Она кивнула, с короткой фразой обратилась к американцу. Тот замер на мгновение и с новой силой залопотал теперь уже ей. Руки его описывали в воздух невообразимые фигуры. Слава смотрел на внимательно слушающую американца женщину, на самого распалявшегося янки, в голове крутилось мелодичное: «Целую ночь соловей нам насвистывал…»

Наконец американец выдохся. Просто сломался на очередной фразе, захлебнулся словами и замолчал. Вячеслав поглядел на Юлю. Та явно была довольна услышанным.

– Ну, если опустить всю патетику, – с легкой улыбкой ответила она, – то они приняли решение пойти на уступки и начали эвакуацию двух из пяти баз. Это займет какое-то время. Но он уверен, что за неделю базы будут эвакуированы.

– Что значит «две из пяти»? – он не разделил ее радости. – А оставшиеся три?

– Оставшиеся три позже. Они остаются для нашей же безопасности, – объяснила Юлия и радостно добавила. – Вы были правы, они пошли на уступки. С нами считаются. Это победа.

Она перехватила его взгляд и запнулась. Вячеслав был мрачнее тучи. Когда заговорил, в голосе его послышался рокот приближающейся бури.

– Какая победа? Ты соображаешь, что говоришь? И какая, на хрен, безопасность? Кто ее будет блюсти? Тот, кто помог развалить страну? Нам швырнули со стола обглоданную кость, а ты с голодухи готова с радостью в нее вцепиться. Нет, дорогуша, так больше не будет. Никогда. У Америки есть сейчас только один шанс – делать то, что говорим мы.

– Они не могут пойти на такое, чисто политически… – начала было она.

– Тогда пусть готовятся к неприятностям. И не надо со мной пытаться договориться. Когда извергается вулкан, самое глупое стоять у кратера и обещать не кидать в него камушки в течение года, если он не станет извергаться.

Юлия обмякла, ссутулилась. Сейчас она уже ничем не напоминала ту успешную даму, с которой он познакомился, бредя в поисках президента через Белый город. Она постарела. Резко, сразу. Так выглядит шарик, который неделю висел надутым, а потом из него выпустили воздух и остался растянутый, сморщенный жалкий кусок резины.

– Вы не сделаете этого, – жалко промямлила она. – Нет… зачем? Чего вы хотите?

– Я хочу напугать. Их. Вас. Всех! – зарычал вдруг Вячеслав. – Я хочу, чтобы люди думали о том, как жить, а не о том, как наживаться. Я хочу, чтобы вы, вы все оторвали свои масляные глазенки от копеечек под ногами и посмотрели на небо. На звезды. Они прекрасны. А вы этого не видите. Потому что копеечка для вас ценнее. Потому что копеечку, в отличие от звезды, можно схапать ручонками и запихать в карман. Вы только ради этого и живете. Хапнуть и в нору утащить. Вы не желаете смотреть на то, что вокруг норы есть огромный прекрасный мир.

– Ты не прав, – тихо прошептала Юля.

Но он не услышал, или не захотел услышать.

– Все гадости, все, что творится вокруг, плохого, от этого желания. От жажды наживы. Даже если кто-то благими намерениями хочет переделать мир, притащить в него анархию или построить правовое государство… А люди, люди гибнут. Вот жили двое, не мечтали, не мыслили ни о чем дурном. Они просто любили. Они хотели жить и любить. И самое ценное, чего жаждали это жизни. Друг друга и детей. Где они? Ба-бах – и нету. Одни мечты остались. Или вот еще… Жил один не плохой человек, жил честно, а потом его честная жизнь закончилась. Он попытался заново. Он жил возможностью, желанием понять мир. Найти корень зла. Он искал правды, понимания, он…