Вероника Рот - Эллигент

– Спасибо, что разрешил мне немного пожить здесь.

– Без проблем, – отвечаю ей, хотя и чувствую некоторую нервозность: ведь Эвелин будет без спросу бродить по моим скромным владениям.

Но не можем же мы расстаться навсегда.

– Джордж жаловался, что ему не помешала бы помощь в подготовке полицейских, – замечает Эвелин. – Ты не хочешь попробовать?

– Нет. Я завязал с оружием.

– Верно, – морщится она. – Но ты знаешь, я не доверяю политикам.

– Мне ты должна верить, потому что я – твой сын, – усмехаюсь я. – И пока я – не политик. Просто помощник.

Она садится за стол и оглядывается, напоминая мне быструю кошку.

– А где твой отец? – наконец, произносит она.

– Вроде бы ушел в неизвестном направлении, – пожимаю я плечами.

– И ты не хотел бы ничего ему сказать? – подпирает она рукой подбородок.

– Нет, – отрезаю я, крутя на пальце кольцо с ключами. – Пусть остается в моем прошлом.

Два года назад, еще в том заснеженном парке, я понял, что нападки на Маркуса не принесли мне облегчения. Бесполезно кричать или оскорблять его – это не поможет мне избавиться от старых ран.

Эвелин встает, открывает сумку и достает оттуда фигурку из синего стекла. Она похожа на застывший водопад.

Я был совсем маленький, когда она показала мне безделушку в первый раз. Отец заявил, что вещице – не место в доме альтруистов. Дескать, она «бесполезная и лишь потакает нашим собственным слабостям». Я спросил маму, зачем она нужна, а она ответила, что ни зачем, но всякая красота затрагивает что-то вот здесь. И она прикоснулась к сердцу.

Потом, на протяжении многих лет, фигурка была для меня символом моего молчаливого противостояния, моим отказом от повиновения. Я всегда прятал ее под кроватью, но в день, когда решился оставить фракцию альтруистов, я водрузил ее на стол, чтобы отец увидел нашу с мамой силу.

– Возьми ее, – говорит Эвелин. – Я всегда хранила ее для тебя.

Я не решаюсь произнести ни слова: боюсь, что мой голос сорвется, поэтому просто киваю.

Весенний воздух еще холоден, но я открываю в машине окна, чтобы почувствовать ветер. Торможу у железнодорожной платформы неподалеку от Супермаркета Безжалостности и беру урну. Она сделана из серебра, безо всяких гравировок. Ее выбирал не я, а Кристина. Я иду по перрону к собравшимся.

Кристина и Зик стоят рядом с инвалидным креслом Шоны. Колени девушки накрыты пледом. Мэтью балансирует на самом краешке платформы.

– Привет, – здороваюсь я со всеми.

Кристина мне улыбается, а Зик хлопает по плечу.

Юрайя умер через несколько дней после Трис, но Зик и Ханна попрощались с ним гораздо позже. Они рассеяли его прах над пропастью, под крики друзей и семьи. Его имя разносилось громогласным эхом. Знаю, что Зик вспоминает его сегодня, даже если этот последний акт храбрости лихачей предназначен для Трис.

– Гляди, – восклицает Шона.

Она отбрасывает плед в сторону, и я вижу замысловатые металлические скобы на ее ногах. Шона напрягается, спускает ступни на асфальт, а потом, рывками, поднимается.

– А я-то и забыл, какая ты высокая, – заявляю я.

– Калеб и его приятели из лаборатории сделали эти штуки для меня, – поясняет она. – Если я потренируюсь, то смогу даже бегать.

– Отличная новость, – говорю я. – Где он, кстати?

– Калеб с Амаром встретят нас в конце линии.

– Он у нас тот еще тип, конечно, – хмыкает Зик.

– Угу, – неопределенно бурчу я.

Я помирился с Калебом, но не способен долго находиться рядом с ним. Его жесты, интонация, манеры – буквально все напоминает мне о ней. Он похож на бледную копию Трис, и это невыносимо.

Хочу что-то добавить, но к станции приближается поезд. Он, визжа на отполированных рельсах, подъезжает к нам, сбавляет ход и останавливается. Из кабины машиниста высовывается голова Кары. Ее волосы стянуты лентой.

– Запрыгивайте, – кричит она.

Шона садится в кресло и направляет коляску в дверной проем. Мэтью, Кристина и Зик заходят следом. Прошу Шону подержать урну с прахом и замираю, вцепившись в поручень. Поезд трогается, его скорость растет с каждой секундой, слышу громыхание и перестук. Ветер бьет в лицо, раздувает мою одежду, а навстречу мне несется город, освещенный солнцем.

Все не так, как раньше, но я давно покончил с прошлым. Мы обрели новую судьбу. Кара и Калеб – работают в лабораториях на территории Резиденции, ставшей частью департамента сельского хозяйства. Они трудятся над повышением эффективности, стремясь накормить как можно больше людей. Мэтью занимается психиатрическими исследованиями где-то в городе. Кристина выбрала офис и помогает тем, кто желает переселиться в Чикаго из Округи. Зик и Амар – полицейские, а Джордж тренирует ребят, которые собираются поступить туда же на службу – рабочих мест для экс-лихачей предостаточно. Ну и я сам – помощник одного из представителей нашего города в правительстве, Джоанны Рейес.

Я протягиваю руку, чтобы схватиться за другой поручень и свешиваюсь вниз. Страх и трепет – вот истинная любовь лихача…

– Эй! – окликает меня Кристина. – Как твоя мать?

– В порядке.

– Ты что, собираешься полетать?

Я смотрю на трос под нами, спускающийся до самой улицы.

– Да, – соглашаюсь я. – Трис бы меня одобрила.

Когда я произношу ее имя, то чувствую укол боли. Кристина бросает на меня пытливый взгляд.

– Думаю, ты прав.

Мои воспоминания о Трис немного притупились. Изредка я даже счастлив перебрать в памяти то, что с нами случилось. Иногда я рассказываю о чем-то Кристине, и та всегда внимательно слушает, чего я никогда не ожидал от такой законченной правдолюбки.

Поезд подъезжает к станции, и я выскакиваю на платформу. Шона выбирается из кресла и аккуратно спускается по ступенькам. Мэтью и Зик вдвоем несут ее громоздкое кресло.

– Что слышно о Питере? – спрашиваю я у Мэтью.

После того как Питер выбрался из тумана сыворотки, некоторые из наиболее резких и жестких аспектов его личности вернулись. И я потерял с ним связь. Я не ненавижу его больше, но это не значит, что он мне нравится.

– Он в Милуоки, – отвечает Мэтью, – но я не в курсе, чем он занимается.

– Вкалывает в какой-то конторе, вроде неплохо устроился, – объявляет Кара.

Она прижимает к себе урну, которую забрала у Шоны.

– А я считал, что он присоединится к повстанцам в Округе, – удивляется Зик.

– Он сейчас абсолютно другой, – пожимает плечами Кара.

В Округе продолжают жить те из «ГП», которые полагают, что новая война – это единственный способ добиться желаемых изменений. Я же склоняюсь к мысли, что всего можно достичь и без насилия, – в моей жизни его было предостаточно. Следы его остались не в виде шрамов на коже, но в воспоминаниях, которые внезапно всплывают в моей голове. Кулак моего отца, направленный в мою челюсть. Я, хватающий пистолет, чтобы застрелить Эрика. Тела мертвых альтруистов, валяющиеся на дороге.