Вероника Рот - Эллигент

Я понимаю ее. И то, что она сделала не является актом безумного самопожертвования. Я с такой силой тру ладонями глаза, будто хочу вдавить слезы обратно в череп. Нельзя позволять своим эмоциям вырваться наружу. Хватит. Какое-то время спустя я слышу неподалеку голоса Кары и Питера.

– Скульптура была символом постепенных изменений, – объясняет она ему. – А сейчас они выпустили всю воду разом.

– В самом деле? – с неподдельным интересом спрашивает Питер. – А зачем?

– Я тебе позже объясню, хорошо? Ты помнишь, где наша комната?

– Ага.

– Тогда возвращайся обратно. Кто-нибудь тебе обязательно поможет, спрашивай, не стесняйся.

Кара приближается ко мне, и я хмурюсь. Опять начнутся пустые разговоры. Но она лишь присаживается возле меня на пол.

– Что еще? – осведомляюсь я.

– Ничего. Знаешь, тишина – это прекрасно, – произносит она.

И мы оба молчим.

К нам подлетает Кристина. Она едва переводит дух.

– Быстрей. Они собираются отключить его.

Я содрогаюсь. Ханна и Зик находятся в палате Юрайи с тех самых пор, как мы приехали сюда. Но у него нет никаких улучшений, и лишь машина заставляет стучать его сердце.

Мы с Карой и Кристиной мчимся к больнице. Я не спал несколько дней, но не чувствую усталости.

Вскоре мы стоим около смотрового окна в палату Юрайи. С нами – Эвелин, которую Амар несколько дней назад забрал из города. Она слегка прикасается к моему плечу, но я отшатываюсь. Не желаю, чтобы меня утешали.

В комнате, по обе стороны от койки Юрайи, стоят Зик и Ханна. Ханна держит его за одну руку, Зик – за другую. Врач замер возле экрана кардиомонитора, но документы находятся не у Ханны или Зика, а у Дэвида. Тот сидит в своем инвалидном кресле, сгорбленный и ошеломленный.

– Что он здесь делает? – восклицаю я.

– Технически он все еще руководитель Бюро, – объясняет Кара. – И, Тобиас… Он ничего не помнит. Прежнего Дэвида больше не существует. Этот – не убивал…

– Заткнись, – рявкаю я.

Дэвид подписывает бумаги и разворачивается, толкая коляску к выходу. Дверь открывается, я кидаюсь к нему, но железная хватка Эвелин мешает мне сжать руки на его горле. Дэвид удивленно смотрит на меня и едет по коридору, пока я борюсь со своей матерью.

– Тобиас, успокойся.

– Почему никто не отправил его в тюрьму? – ору я, и все плывет у меня перед глазами.

– Он работает на правительство, – отвечает Кара. – То, что они объявили случившееся несчастным случаем, не означает, что всех уволили. Кроме того, он был вынужден убить мятежницу.

– Мятежницу? – повторяю я.

– Это терминология правительства, – мягко произносит Кара.

Я собираюсь возразить, но нас прерывает Кристина:

– Ребята!..

Зик и Ханна склоняются над телом Юрайи. Я вижу, как шевелятся губы Ханны. Разве у лихачей есть заупокойные молитвы? Альтруисты, столкнувшись со смертью, примиряются с ней молча, полностью отдаваясь работе. Я чувствую, как мой гнев улетучивается, и его место занимает тихое горе. Юрайя был братом моего друга. И он сам стал мне другом, пусть и на короткий срок, недостаточный для того, чтобы я проникся его жизнерадостностью.

Прижимая папку с документами к животу, врач поворачивает какие-то переключатели, и аппарат искусственной вентиляции легких замирает. Юрайя уже не дышит.

Плечи Зика трясутся в рыданиях, и Ханна снова что-то говорит, а затем отступает от мертвого Юрайи. Она отпускает его.

Я первым отхожу от окна, а затем бегу по коридорам, слепой и опустошенный.

56. Тобиас

На следующий день я выезжаю из Резиденции. Почти никто не оправился после «перезагрузки», так что остановить меня некому. Еду вдоль железной дороги по направлению к городу. Мои глаза скользят по горизонту.

Вскоре я достигаю полей и нажимаю на акселератор. Колеса автомобиля давят умирающую траву и снег, и, наконец, земля превращается в асфальт сектора альтруистов. Улицы не изменились, и я бессознательно нахожу нужную дорогу. Торможу около развалюхи, рядом со знаком «Стоп», у потрескавшейся подъездной дорожки. Это мой дом.

Я поднимаюсь по лестнице. Люди говорят о мучениях после потери любимых, но я чувствую опустошающее онемение, когда каждое твое чувство притупляется.

Прижимаю ладонь к панели, закрывающей зеркало, и отталкиваю ее в сторону. Несмотря на то, что оранжевый свет заката освещает мое лицо, никогда еще в своей жизни я не видел бледнее. Только под глазами четко выделяются круги. Последние несколько дней я провел между сном и бодрствованием, не способный ни на то, ни на другое.

Включаю в розетку машинку для стрижки волос. Нужная насадка на месте, и мне надо просто провести машинкой по волосам, огибая уши, чтобы не поранить их ножами. Пряди падают на плечи, покалывая голую кожу. Проверяю затылок. Потом провожу рукой по голове и убеждаюсь, что все в порядке, хотя на самом деле это и не нужно: ведь я привык к этой процедуре с самого детства.

Долго отряхиваюсь, затем сметаю волосы в совок. Закончив, замираю перед зеркалом и вижу края моей татуировки – пламя лихача. Достаю из кармана флакон с сывороткой. Я знаю, что несколько глотков сотрут большую часть моей жизни. Однако я не разучусь говорить, писать. Я даже вспомню, как собрать компьютер, потому что все данные хранятся в разных частях моего мозга.

Эксперимент завершен. Джоанна провела успешные переговоры с правительством, что позволило бывшим членам фракций здесь остаться, объявив о самоуправлении в рамках общенациональных законов. Отныне любой желающий сможет присоединиться к ним. Теперь Чикаго – еще один город, вроде Милуоки. Но он станет единственным мегаполисом в стране, которым будут управлять люди, не верящие в генетические повреждения. Своего рода рай. Мэтью сообщил мне кое-что. Он надеется, люди из Округи постепенно переселятся сюда, заполнят пустующие дома и заживут более-менее благополучно.

А я хочу превратиться в кого-то другого. Например, в Тобиаса Джонсона, сына Эвелин Джонсон. Этот парень, наверное, промотает свои годы, но будет цельным человеком, а не тем бесполезным обломком, вымотанным болью.

– Мэтью заявил, что ты украл сыворотку памяти и автомобиль, – раздается голос Кристины. – А я-то ему не поверила.

Значит, она меня выследила. Я до сих пор оглушен, и даже ее голос звучит, как сквозь вату. У меня уходит несколько секунд, чтобы понять, о чем она говорит.

Оборачиваюсь к ней:

– Тогда зачем ты здесь?

– На всякий случай, – отвечает она. – А кроме того, я хотела еще раз проведать город. Отдай мне флакон, Тобиас.

– Нет, – я покрепче сжимаю в пальцах пузырек. – Я принял решение, и ты не можешь повлиять на него.

Ее темные глаза широко распахиваются, а волосы словно пламенеют на солнце.