Оттенки серого - Джаспер Ффорде
– Обычное дело, – ответила та. – Парни против девушек – это всегда несколько сломанных голеней и одно-два сотрясения мозга.
– Предположим, – сказала Салли Гуммигут, изучая Книгу правил в поисках указаний относительно драк на поле, – но это допускается, лишь когда мяч в игре. После свистка Дэзи, который был проигнорирован, вы лично отвечали за свои команды.
– Мы особенно разочарованы твоим поведением, Виолетта, – добавил Смородини. – У Бурого ветер в голове, и он приезжий. А вот тебе следовало быть осмотрительней.
Я видел, что Виолетта кипит от злости – но молча. И она, и я знали, кто всему виной, но правила были правилами, а Кортленд был неприкасаем. Нам оставалось лишь принять то, что нас ожидало. Сначала я не понял, почему Джейн тоже ввязалась в схватку, но потом сообразил: если Кортленд хотел причинить вред мне, то она – префектам. Инцидент вошел бы в годовой отчет и – что важнее – лишил бы префектов премии за спокойствие, выдаваемой Главной конторой. Год без единого случая агрессии поощрялся десятью тысячами баллов, которые делились по скользящему тарифу между префектами и городом.
Циан велел нам обоим подождать за дверью. Мы встали, виновато поклонились и вышли из зала.
– Голова садовая, – сказала Виолетта, как только дверь за нами закрылась. – Я всерьез намерена заставить тебя заплатить за это.
– И как же именно? Выгонишь меня из оркестра?
– Для начала. – Ей было досадно, что я первым делом подумал об этом. – Потом я подучу своих многочисленных близких друзей не участвовать в твоей переписи стульев. Твое пребывание здесь окажется бесполезным времяпрепровождением без моего добросердечного покровительства. И еще, – прибавила она, – я вычеркиваю тебя из списка друзей. Надеюсь, ты убит горем.
– У меня есть восемьдесят семь поводов для беспокойства посильнее этого, – возразил я, – начиная с заварного крема без желтого красителя.
Виолетта прищурилась и раскатисто фыркнула. Дверь открылась, и госпожа Гуммигут объявила, что мы можем войти. Мы вернулись в зал и сели там, где нам указали.
– Есть ли у вас что сказать, прежде чем мы назначим наказание, мастер Бурый? – спросил де Мальва.
– Мне нет оправданий, господин префект, – пробормотал я. – Я буду ревностно работать над собой.
– Виолетта де Мальва?
– Это заговор против меня, – выпалила она, показывая в мою сторону. – Я ведь хорошая. Все хотят стать моими друзьями. Я никогда бы не сделала ничего такого, что…
Но она действовала на нервы даже своему отцу, который поднял руку, призывая ее к молчанию.
– Виолетта де Мальва, – начал он, – мы до глубины души разочарованы тем, что ты не сохранила контроль над своей командой по окончании игры. Как уважаемая всеми пурпурная, ты должна была подавать пример другим. Однако мы приняли во внимание твои многочисленные добрые дела, совершенные ради блага сообщества, и просьбы о смягчении наказания, поступившие от многих достойных членов Коллектива. Ты будешь оштрафована на… сто баллов.
Виолетта выглядела потрясенной. Я-то думал, она выйдет из этой переделки без ущерба для себя. В какой-то мере так и вышло. У нее, должно быть, имелось вдвое больше баллов, чем у меня, и масса возможностей приобрести еще. Если с меня тоже спишут сотню, не так все ужасно: для гражданства достаточно.
– Эдвард Бурый, – продолжил де Мальва голосом, каким обычно возвещают об эпидемии плесени, – мы считаем тебя главным ответственным за эту потасовку. Твои просчеты в оценке ситуации, неспособность удержать контроль над своей командой и недостаточные лидерские качества привели к ужаснейшей из драк на поле в истории нашего города. Ты будешь оштрафован на… двести баллов.
Я облегченно вздохнул. Это было плохо, но у меня до снятия насчитывалось почти тысяча триста баллов. Теперь осталось тысяча сто – достаточно для гражданства. Я все еще мог жениться – привилегия тех, кто проявил себя как достойный. На этом нас можно было и отпустить – но нет.
– Сверх того, – сказала Салли Гуммигут, – мы считаем, что твое вмешательство в изящное построение восточнокарминских очередей нарушает порядок. Правила часто действуют непостижимым для нас образом, и необдуманные поступки, которые на первый взгляд приносят пользу в краткосрочном плане, могут иметь непредвиденные последствия и подрывать единство Коллектива.
– К счастью для тебя, – добавил де Мальва, – ты подал заявку на применение стандартной переменной, и, согласно правилам, мы не можем лишить тебя баллов.
При этих словах я, наверное, улыбнулся – и, пожалуй, это было ошибкой.
– А сейчас, – объявил Смородини, – мы переходим к самому серьезному из обвинений против тебя.
Я оглядел всех префектов по очереди. Все мои возможные прегрешения были легко отрицаемы и труднодоказуемы. Префекты могли вести себя сколь угодно сурово, но им следовало быть справедливыми и уважать процедуры. В противном случае я мог подать жалобу третейскому судье в соседнем городе, и префектам самим угрожало бы снятие баллов.
– С сожалением извещаю тебя, – с иронией продолжил Смородини, – что последний кролик умер. Не от старости, как все ожидали, а поперхнувшись слишком большим листом одуванчика.
– Очень плохо, – негромко произнес я, чтобы заполнить воцарившуюся в зале неестественную тишину. Потом я все понял, и сердце мое упало. – Когда он умер?
– За день до того, как ты был в Гранате, – с расстановкой произнес де Мальва. – Если бы ты побывал у его клетки – как ты утверждаешь, – то сам узнал бы об этом.
– Ты солгал нам! – завизжала Виолетта. – А говорил, что он меховой, с зубами, с беленьким хвостиком! Я так разочарована!
– Мы все разочарованы, – сказал де Мальва, – и, если честно, Эдвард, твой отец разделяет это чувство. Ты говорил всем в городе, что видел кролика, даже ученикам на уроке. Это постыднейший обман. Надеюсь, больше в своей жизни я такого не встречу.
Я опустил голову. Все это было правдой. Я солгал. Но последним ударом стала копия телеграммы, которую я послал Фентону, своему лучшему другу, указав фальшивый таксономический номер кролика. Ложь – это плохо, но незаконное обогащение хуже во много раз. Я попал в серьезную переделку.
– Отрицаешь ли ты обвинения? – спросил де Мальва.
Я не мог их отрицать, о чем и сказал. Вследствие этого меня дополнительно оштрафовали на чудовищную сумму – шестьсот баллов; всего, значит, на восемьсот. Для любого с чуть меньшими накоплениями это повлекло бы за собой перезагрузку. Мне она не угрожала – у меня оставалось чуть меньше пятисот. Но необходимо было в любом случае иметь больше тысячи, чтобы вообще помышлять о женитьбе на Констанс. Даже со сверхурочной полезной работой и без новых неприятностей мне потребовалось бы добрых три года. А Констанс была не из тех девушек, что привыкли ждать.
