Эдмунд Купер - «Если», 1996 № 03

Она ждала там. Его подруга. Не то чтобы ждала — у нее просто вошло в привычку быть рядом со мной, когда она хотела быть с ним. Они увидели друг друга одновременно, и она узнала его.

— Стреляй! — закричал Уилрайт.

Она радостно бросилась к Аресу, не обращая внимания на остальных, доверяя ему, как доверяла всегда. Я видела, что, когда Арес поднимал ружье, в глазах его стояли слезы.

— Стреляй же!

— Нет! — воскликнула я, но он не услышал, а может быть, и услышал, но это его не остановило.

Арес выстрелил. Прицел был как всегда точен. Тело волчицы дернулось в воздухе, и она рухнула на землю уже бездыханной. Арес рванулся к подруге, не слыша предостерегающих возгласов и выстрелов, рвущих тяжелый воздух.

Пока Арес изливал свою печаль в звуках, в которых человеческое было едва различимо, волчата — но они уже были не волчатами, а взрослыми молодыми волками — устремились к убийце матери. Град пуль и картечи не замедлил их бега — недаром они были детьми оборотня. Волки бросились на Ареса: один вцепился ему в горло, остальные ожесточенно рвали зубами плоть отца. Фермеры, пораженные ужасом, пустились наутек, и я осталась единственной свидетельницей этой последней страшной сцены: четверо молодых волков, цепочкой сбегающих с холма, и два мертвых тела, на которые я роняла в знак скорби свои последние листья. И всем сияние луны.

Надеюсь, благосклонный читатель простит меня за то, что я собираюсь завершить свою историю моралью. Мне приходилось слышать, что хорошая история не нуждается в морали, но такова уж моя старомодная привычка — размышлять над виденным и искать закономерности в событиях жизни. Когда в одном существе сливаются две природы, худшая, как правило, берет верх над лучшей, и неизбежная трагедия человека-волка состоит в том, что он не может жить в мире ни с тем, ни с другим из двух извечно враждующих племен.

Наталия Сафронова

ЕСЛИ МИР В САМОМ ДЕЛЕ — ТЕАТР…

Как-то среди ТВ-новостей мелькнул сюжет о новом приемнике верховного правителя Тибета — Далай-ламы, решившего удалиться от дел.

Объектив приблизил поразительное в своей неподвижности лицо ребенка, выбранного по традиции ламаистскими жрецами а качестве земного представителя Будды. Перед камерой он держался соответственно своему сану: поза «лотоса», невозмутимое выражение лица.

Для обычного ребенка подобная неподвижность — симптом психического неблагополучия, для будущего Далай-ламы — его признак самоуглубленности, склонности к созерцанию.

Мальчика уже долго тренировали; почти с пеленок ему пришлось «жить в роли», которую предстоит играть до конца дней.

Герою Т. Диша гораздо сложнее: ему предстоит играть сразу две роли.

Впрочем, только ли герою писателя-фантаста?

Понятия «роли», «игры», которые вызывают сейчас пристальное внимание специалистов различных наук — гуманитарных, естественных, социальных — многозначны. Обычно мы, говоря «быть в роли», подразумеваем искусственность поведения, притворство, некое неорганичное для человека состояние, далекое от его подлинного «я». То, что дети, исполняя с большим воображением и азартом свои роли «дочек», «матерей» или «индейцев», называют «понарошке». Социальная Психология использует понятие роли для описания повторяющихся, стандартизированных форм и способов поведения. Известный отечественный психолог И. Кон обращает внимание на «разделение функций», которое возникает, например, в дружеской компании, особенно если ее участники собираются не впервые. Кто-то всегда исполняет роль тамады, кто-то веселит собравшихся анекдотами, кто-то создает фон. Причем от один раз избранного амплуа отказаться бывает трудно: от человека ждут того, что подсказано предыдущим опытом.

В нашем поведении всегда присутствуют те или иные клише, которые задаются ситуацией, окружением, испытанным опытом. В течение дня каждый из нас способен сыграть несколько ролей: прилежного сотрудника на службе (при полной бездеятельности), безучастного внешне пассажира метро (от внимания которого не ускользает ничего из происходящего в вагоне) или удачливого «охотника», сделавшего долгожданную покупку и т. д. Мы легко справляемся со всем этим, меняя интонации голоса, выражение лица и глаз, фактически ^актерствуя», ничего не зная и не ведая о «социологии роли» или «метафизике маски», которым посвящаются объемистые труды современных человековедов. Как справедливо заметил великий философ античности Платон, «люди в большей своей части куклы, и лишь немногие причастны истине». С позиций современной ему технологии философ мысль уточняет: «Человек… это какая-то выдуманная игрушка бога, и по существу это стало наилучшим его назначением».

Одновременно «игрушка» играет и сама. Тот же Платон, рисуя свой проект идеального государства («Каноны»), предполагает необходимость человеческих игр — жертвоприношения, песни, пляски — дабы «снискать милость богов и прожить согласно свойствам своей натуры». Концепция жизни-игры разрабатывалась многими мыслителями и художниками. Цель человеческого существования видел в игре Шиллер, мечтая об обществе и государстве «эстетической видимости», где люди смогут выбирать и менять, как актерские маски, все формы существования. Эта идея питала творчество Вагнера, Ницше, Гессе и других представителей романтического направления. В известной мере реальным воплощением тезиса «смены масок» может служить жизнь гениального соотечественника Шиллера — «громовержца» Гете. Поэт, естествоиспытатель, государственный деятель, опытный царедворец, человек энциклопедических знаний и бюргер одновременно — все это можно рассматривать как своего рода театр одного «актера», хотя роли в спектакле могли исполняться целой труппой. Недаром Гете принадлежат слова: «Каждый человек — это целый мир, который с ним рождается и с ним умирает. Под каждой могильной плитой лежит всемирная история».

Читатели «Если» в свое время имели возможность ознакомиться с концепцией выдающегося историка и культуролога Йохана Хейзинги об игре как явлении и основании культуры, изложенной автором в книге «Homo Ludens» (Человек играющий). Эту мысль подхватывают социологи, предлагая вообще все поведение человека в обществе, отличающееся условностью и нарочитостью обличий, рассматривать как игру. В общественном бытии люди общаются друг с другом, являя окружающим свой характер, привычки, особенности. Разумеется, мало кому захочется выставить себя в неприглядном виде, если, конечно, человек способен к более или менее объективной самооценке. Отсюда возникает потребность «маски» и одновременно осознание того, что вокруг тебя могут быть маски тоже. Сейчас у нас в ходу модное словечко «имидж», желательный образ, который создается определенными усилиями. Есть даже технологии создания благоприятного имиджа, которыми владеют имиджмейкеры. То, что образ может совсем не соответствовать его носителю, деликатно опускается. «Казаться» — важнее, чем «быть».