Джек Эллис - Ночная жизнь

И такое существо отлично вписывалось в рассказ Пита Ти. Существо, ничем не похожее на графа Дракулу Брэма Стокера, а скорее напоминающее современного серийного убийцу. Осторожный садист-охотник, пожирающий своих жертв, не оставляя ни малейшего следа. И в отличие от вампиров из книг, чьи жертвы возвращались к жизни, он не мог вернуть свои жертвы к жизни. Те, кого он съедал, как и жертвы вампиров из нетронутых цивилизацией легенд, умирали совсем. Он уничтожал их полностью. Он не оставлял ни улик, ни трупов. Такая тварь, если она существует, может свободно жить в любом мегаполисе, думал Джек, и если она не трогает тех, кого непременно станут искать, то обнаружить ее будет практически невозможно.

Эта теория была слишком хороша. Она была аргументирована с параноидальной тщательностью, и хотя не могла быть вынесена на всеобщее обсуждение, в то же время отвергнуть ее тоже было нельзя.

И все же, несмотря на интерес, который стал глубже за год, прошедший после того случая, он забросил эту теорию. Малыш Тони пропал, пропал и Пит Ти. Они перебрались на другое место. Не было никаких оснований думать, что это не так. И кроме того, у Джека была другая, не менее важная, как он думал, работа. И он никогда бы не позволил делать себе имя на непроверенных фактах.

Но теперь, теперь, когда Саймон Бабич увидел эту тварь, существование которой Джек предполагал, все обрело совершенно иной смысл. Саймон своими глазами видел этого ночного убийцу, который пожирал живых людей, не оставляя следов.

"Я знал о тебе на протяжении двадцати лет, - думал Джек. - И бездействовал".

Сколько людей погубила эта тварь? Сколько человеческих существ исчезло без следа? Сколько бы их удалось спасти, если бы он хотя бы просто продолжал наблюдать? Если бы тогда сделал то, что сейчас делали Саймон и остальные. Чувство вины пронзило Джека. Он поднес к губам чашку и сделал большой глоток. Скотч согрел его, но не смог примирить Джека с совестью.

Он глубоко вздохнул и посмотрел в окно. На темном стекле маячило его отражение. Он чувствовал себя так же, как выглядел - старым, усталым. "Я должен был бы быть сейчас с ними, - думал он. - Прочесывать темные переулки с крестами, чесноком и со святой водой, вместо того чтобы сидеть здесь, попивать скотч и слушать по рации, что происходит. Я должен сейчас быть с ними там, на улицах".

Джек вполголоса выругался и попытался представить себе то существо, которое они ищут. Как оно выглядит? Есть ли у него лицо, рот, глаза? Наверное, да. Оно должно как-то подстраиваться под окружающий мир, и человеческий облик был бы для него лучшим камуфляжем. Узнал бы он его, если бы встретил, спрашивал Джек себя. И кивал. Да, узнал бы. Они были старыми врагами. Тот, другой, об этом не знал, а Джек знал. Так или иначе, в течение двадцати лет его мысли постоянно возвращались к нему.

"И поэтому я здесь, а не там, с остальными, - сказал он себе. - Потому что в течение двадцати лет я думал о нем, двадцать лет я рисовал себе его облик, двадцать лет воображал самое худшее. И теперь я, черт меня побери, в двадцать раз больше боюсь, чем они".

Они оставили такси на Третьей Южной, у зерновой биржи и пустились в путь по лабиринту темных грязных переулков. В эту ночь люди были повсюду. Бездомные бродяги лежали, свернувшись, чуть ли не в каждом темном углу. Просто не верилось, что, закрыв всего лишь одну ночлежку, можно лишить крова такое количество людей. Оставить на улице, где их могут убить, и хуже того - съесть!

Каждому встреченному бродяге Мартин вручал пластмассовый крест. Ли старался не подходить слишком близко к этим людям. Его обуревали странные чувства. Он чувствовал себя очень похожим на них, и в этом была главная сложность. За последние несколько дней он осознал, что не так уж далеко ушел от сточной канавы, в которой однажды оказался, как ему представлялось. А теперь у него и дома-то нет. По существу, он опять стал одним из них. Страховка, конечно, покроет убытки. И хотя нападение птиц подпадает под графу "Воля Божья", компания согласилась выплатить страховку. И даже согласилась оплачивать Ли гостиницу, пока все не утрясется, и он не найдет себе новое пристанище. И все же он чувствовал, что сейчас мало чем отличается от Мартина: некуда пойти, негде приткнуться.

Они пересекли Четвертую улицу. У входа в переулок Ли остановился и провел по асфальту черту святой водой. Если тот вопль о чем-нибудь и говорил, то в первую очередь о том, что ублюдок уже попытался пересечь такую линию и поплатился за это. Они углубились в переулок, и их снова со всех сторон обступила темнота. Ли подумал, что у Мартина какой-то подавленный вид. После той ночи, когда на них напали птицы, он стал особенно молчалив. Ли было любопытно почему, но он не знал, как спросить. Вообще Мартин Бадз был для него загадкой. Во-первых, он гомосексуалист. "Чертов гомик", как сказал бы Ли еще пару дней назад. И все же что-то в нем нравилось Ли. Что-то в нем его привлекало, но что, Ли не смог бы объяснить. В нем была жесткость, которая напоминала Ли его самого. Почти болезненная гордость, нежелание принимать благотворительность. Конечно, Ли все это прекрасно знал. В те дни, когда он попрошайничал на улицах и люди давали ему деньги, иногда даже десять долларов, а то и двадцать, он никогда не благодарил. Ли даже на свой лад ненавидел тех, кто ему подавал. Ненавидел за то, что у них есть деньги, которые они могут безболезненно отдать. И ненавидел себя за то, что просил денег, а еще больше - за то, что их брал. И в такой ситуации благодарить не за что. Его всегда бесило, когда он слышал, как люди жалуются на неблагодарность бездомных. Хотелось схватить такого человека за ворот и хорошенько встряхнуть: "Подумай, говнюк! Посмотри на того, кому ты только что дал пятьдесят центов. Думаешь, это внесет в его жизнь большие изменения? Думаешь, ему есть кого за тебя благодарить?" Порой он подозревал, что ухватился за протянутую ангелом руку, а не укусил ее просто от скуки и от усталости. Прошло очень много времени до тех пор, пока он почувствовал благодарность к тому человеку. И поэтому он не ждал от Мартина никакой благодарности за то, что успел для него сделать. Но тем не менее Ли предпочел бы открытую враждебность, чем это подавленное состояние.

Он спросил:

- Ты серьезно говорил насчет того?

- Насчет чего? - спросил Мартин, не глядя на него.

- Ну, ты сказал, что у тебя СПИД.

- У меня действительно СПИД.

- О Господи.

- Не так уж все и плохо. Сейчас по крайней мере. Все приходит и уходит.

- И сколько тебе еще осталось?

- Не знаю. Меньше года, наверное.

- Господи.

- Думал, как мне помочь? Строил планы? А это все меняет, уже не сочтешь меня долгосрочным вложением капитала. Что бы ни случилось, я недолго смогу ценить твою помощь.