Ефрем Акулов - Поиск-84: Приключения. Фантастика

Здесь какая-то тайна, сказала девушка, садясь к нему поближе. Мистика, средневековье. А может быть, над вашим родом тяготеет древнее проклятье или заклятье. Апостолов, между прочим, было двенадцать. Как звали двенадцатого? Не помню, ответил он. Наверное, Иуда. Он, говорят, повесился. Да, сказала она, только из-за числа «тридцать». Ему столько заплатили за предательство. Ну тогда я, продолжал мужчина, покончу с собой — не знаю, правда, каким способом, — из-за числа «двенадцать», потому что природе было угодно совершить предательство по отношению ко мне. Она предала меня, нацепив на меня этот пожизненный ярлык. Предала, старая проститутка, мать ее…

Не знаю, заявила девушка, я не стала бы так из-за этого убиваться. Ну, цифры и цифры. Он засмеялся, и смех этот был не сатанинский, не истерический, ни даже грустный — просто смех здорового мужчины, которому на все плевать с колокольни. Я где-то читал, сказал он, что у самоубийц иногда прорезается странное желание — излить кому-нибудь душу. Если им подворачивается под руку некто, кому хватает терпения выслушать весь их бред, то иной раз бывает, что самоубийцы отказываются от своих намерений. Существует даже специальная телефонная служба для самоубийц. Наберешь номерок — и болтай, сколько влезет, а на том конце провода слушают и поддакивают. Так вот, во мне, очевидно, сработал этот душеизливательный инстинкт. Только поступил я не очень хорошо, некорректно по отношению к коллеге. Заставил слушать себя другого самоубийцу. Впрочем, вы можете меня не слушать и заняться личными делами, можете утопиться еще раз, я не стану препятствовать… Говорю вам, что я и не думала топиться, сказала девушка, просто заплыла слишком далеко и устала бултыхаться, такое бывает. Ну разумеется, сказал он. Все мы заплыли слишком далеко. И устали бултыхаться.

Когда эта: дрянь вылезла у меня на загривке, я вынужден был оставить учебу, потому что это сделалось невыносимо. Постоянная пытка чувствовать у себя между лопаток этот номер и чужие взгляды, притянутые к нему, словно к магниту. И бесконечное так называемое «дружеское участие». Слушай, что это у тебя там? Так, номер. На кой он тебе? Не знаю. Как это — не знаешь?! Ни одной нормальной девчонке даже в голову не приходило, что со мной можно пройтись вечерком под руку, как с любым иным парнем. Что кроме этого клейма, все остальное у меня как у всех. Эти чертовы цифры… Один преподаватель в шутку назвал меня «заключенный номер двенадцать». И что же — прилипло… А когда я устал обдирать свои кулаки о чужие морды несоответственно, свою морду о чужие кулаки — угадайте, куда я пошел. Ну, попробуйте придумать, куда может направиться человек, на спине у которого номер. В цирк, неуверенно сказала девушка. Почти, ответил он. В футбольную команду.

Тренер катался по полу, он ржал, как жеребец перед случкой, покуда я излагал ему свою историю. Ладно, парень, сказал он. Так даже лучше — не надо тратиться на краску для твоих футболок. Правда, у меня уже есть двенадцатый номер, но он ни хрена не может делать, я давно искал повод шугануть его из команды. А играть ты умеешь? Я умел. Я играл, как зверь. Я и в самом деле озверел от такой жизни. Когда я выходил на поле, никто не знал, что среди игроков я единственный обречен пожизненно носить свой номер, как свой крест. Но никто не тыкал мне этим в нос. Для тысяч сидящих на трибунах я был таким же, как и все, и мое имя значилось в программах. А когда мне удавалось продраться сквозь живые изгороди чужой защиты и загнать мяч между растопыренных лап вратаря в сетку, это имя даже орали вслух… Я уже говорил, что играл здорово. Я стал кумиром толпы, и мне стали прощать маленькие чудачества. Например, то обстоятельство, что всюду я появлялся в футболке с закатанными рукавами. После игры я натягивал брюки, выходил на улицу и прыгал в такси, плотно прижимаясь спиной к подушкам сиденья. До сих пор теряюсь в догадках, не сиял ли мой номер на багажнике. Двенадцатый поехал, с нежностью говорили болельщики. Чудаковатый малый, но играет дай боже всякому… На торжественном приеме в честь нашей команды в магистрате, когда мы выиграли первенство, я появился в футболке и галстуке-бабочке. И что же? Никто не удивился. Там были еще и не такие наряды. Ко мне подсела одна расфуфыренная деваха, чья-то так дочка. Почему вы все время один, спросила она томно. Ну, это легко исправить, сказал я, пойдем. Куда, поразилась она, но тут же поправилась, видно — испугалась, что передумаю: пойдем. И мы удрали с приема, сели в ее машину, приехали в мою квартирку, которую я мог себе позволить за свои деньги, и там порезвились вдоволь. Что это у тебя на спине, спросила она в антракте. Татуировка, сказал я, в память о моем родном футбольном клубе. Ага, ясно, сказал она, ну тогда давай еще…

Мне казалось, что я обманул судьбу. Главное — сделаться кумиром, и тебе все простят, будь у тебя не то что номер на хребте, будь у тебя рога на макушке и хвост с кисточкой на заднице. И я был кумиром, я был футбольным идолом, и если вы захотите узнать мое имя, то перенесите свои планы на другое время, поворошите в библиотеке газеты десятилетней давности, если только они не упрятаны в закрытый доступ по какой-либо причине, я там на каждой странице со своим номером, впрочем — я не настаиваю, ваши проблемы тоже серьезны и требуют решения… И я попал в сборную страны. Как вы думаете, сколько я там пробыл? Год, сказала девушка наугад. Почти, сказал он. Я там был десять минут. Меня вызвал старший тренер, осмотрел с ног до головы и сказал: играть будешь под номером двадцать. Нет, сказал я, могу лишь двенадцатым. У нас этот номер занят, мрачно сказал тренер, и не тебе диктовать, что я должен делать. Я никому ничего не диктую, сказал я, но мы сойдемся только на цифре «двенадцать», это моя слабость. Тогда катись, произнес тренер. И я укатился назад, в свой клуб, где на меня глядели уже не как на чудака, а как на идиота. Еще бы: поймал жар-птицу за хвост и выпустил, да еще ладошки отряхнул. Но я играл, забивал голы, и все скоро сошлись во мнении, что все же это блажь, которую следует простить. Однако архангелы уже продудели в свои дудки, и я был отмечен печатью рока, или как там пишут в дурацких книжонках. Дело в том, что с годами, как ни печально, я не молодел, а старел. Пришло такое время, когда мне стало трудно входить в оборону противника, подобно нагретому ножу в кусок масла. Я перестал забивать. Скоро я перестал бегать. Знаешь что, сказал тренер, сдай-ка ты свою футболку, тут у меня парнишка появился… Черт, где же на ней номер?! Ах, да… И он принялся ржать, как жеребец перед случкой.

Я вышел на улицу в пиджаке, одетом на голое тело, и сучьи цифры проступали на нем. Двенадцатый пошел, сказали зеваки. Старик уже, играть не может. Я добрался до ближайшего магазина готового платья и купил себе дорогую сорочку с галстуком. Угадайте, куда я устроился на работу. В цирк, сказала девушка. Почти, сказал он. В театр. Я стал номерком в гардеробе. Ого, сказала девушка.