Яна Завацкая - Ликей

Женщина перестала плакать, молча, сосредоточенно смотрела в пол.

— Ну не усложняйте себе жизнь бабушкиными предрассудками. Примите разумное решение, разумное, и заметьте — доброе, потому что это именно доброта и любовь по отношению к ребенку — позволить ему родиться здоровым, крепким, вырасти, может быть, даже ликеидом. Вы же умная женщина, вы можете воспитать даже ликеида.

— Да, вы, наверное, правы, — сказала посетительница глухо, — Я слишком эмоционально все воспринимаю… я актриса, и конечно… да. Я подумаю. Спасибо.

Джейн поднялась. Как только женщина вышла, подошла к генетику и пожала ему руку.

— Спасибо. Вы замечательно провели беседу. Вы не только генетик, но еще и прекрасный психолог.

Мужчина улыбнулся.

— Нам всем приходится быть немножко психологами. Работа с людьми…

— Великолепно, Игорь, — произнесла Элина, — ну а теперь, Джейн, пройдемте в лабораторию.

После обеда снова пошел снег, засыпал весь город мягкой пеленой, укрыл лес и к вечеру прекратился… Алексей стоял у полукруглого окна в выделенной ему комнате.

Снег сиял во тьме, первозданной, чистейшей белизной, снег покрывал всю поверхность озера, покрывал землю и леса за озером, и от этого озеро казалось морем… северным океаном, скованным вечным льдом. Лес в темноте выглядел мрачным, непроницаемым, и только верхушки покрыты мягкими белыми, сверкающими в ночи шапками. Алексей взял книгу, лежавшую на подоконнике, отвернулся от окна. Сел в мягкое кресло…

Чудесная комната. Полукруглый, уходящий кверху потолок, деревянная мебель, чуть скрипучий деревянный пол, потрескивает огонь в камине… как давно он не жил в такой обстановке. Какой чудесный день… Алексей молился с утра, читал — у Элины оказалось прекрасное собрание бумажных книг. Алексею всегда нравилась бумага, все-таки, когда держишь в руке настоящую книгу, не электронную и не на пленке, совершенно другое чувство… Бумажная книга — почти живое существо. Алексей нашел старое издание Булгакова, перечитывал «Мастера и Маргариту»… странная книга. Когда-то Алексей очень увлекся ею, позже ложные образы Христа, Пилата, Воланда оттолкнули его… теперь Алексей понимал, что евангельские образы взяты просто наудачу, в глубине душе чувствовал, что книга не очень… отец Иоанн бы не одобрил… но все же читал, просто не мог оторваться, наслаждаясь каждой гениальной фразой. Перед обедом Алексей погулял по лесу с Барсом, пес оказался на удивление дружелюбным и ласковым. И лес чудесный, морозный свежий воздух, сверкающая на солнце белоснежная вязь ветвей. Алексею всегда нравился зимний лес… без всяких там духов зимы, просто нравился — и все. Удивительное ощущение покоя, замедленности, полусна, созерцание роскошных, сверкающих бриллиантами, тончайших зимних кружев, каких никогда не создать человеческой руке… С прогулки Алексей вернулся спокойным и счастливым, умиротворенным. Поговорил с Марфой — она работала у Элины уже три года, ей здесь нравилось, в поселке у нее жил друг… От Элины девушка была просто в восторге, похоже, эта женщина обладала способностью нравиться каждому. Впрочем, так часто бывает с уверенными в себе людьми. Потом Алексей снова взялся за «Мастера»…

Как давно у меня не было таких дней, подумал он с легким удивлением. И не будет… нет, не будет больше. Это невозможно… это очень трудно кому-нибудь объяснить, что значит — жить в маленьком отсеке каменной коробки, если давно уже привык вот к такой обстановке, к дереву, к огню, к простору, к раскинувшимся вокруг лесам или полям. К возможности выбежать утром босиком на траву… но так ли уж мне все это нужно? — усмехнулся Алексей. Просто привычка… Лена никогда не жила в такой обстановке. «Но все-таки понимаешь, я привык… я ведь был этаким аристократом. Думал, что имею на это право… глупости, конечно. Да это не имеет никакого значения, ну правда, абсолютно никакого, — оправдывался он перед Леной, у него давно уже возникло обыкновение разговаривать с ней так, как будто она могла его слышать, — Ты не переживай еще из-за этого. Ну и что, что у нас никогда не будет столько денег, что мы не сможем себе позволить… как будто в этом суть! Одиночество… я давно не был в одиночестве, и мне еще долго не придется… может быть, никогда. Но это неправильно, преувеличивать значение одиночества. Нет, просто во мне просыпается что-то нехорошее… Когда я смотрю на Джейн… Лен, ты знаешь, я не могу ее понять — такое ощущение, что она меня преследует. Зачем? Что ей от меня нужно? Неужели правда хочет понять, чувствует, что за мной стоит что-то, и хочет это постичь… она ликеида, но ведь совсем молодая… я тоже был дураком, в сто раз хуже, чем она. Может, она чистый, честный человек, и это ее последний шанс хоть что-то понять. Иначе она станет циничной, как большинство из них. Отец Иоанн думает так же, иначе он не благословил бы меня общаться с ней… я ведь ему обо всем рассказал. И еще, если честно… я тебе не должен об этом говорить. Я и отцу Иоанну не сказал, это из-за гордыни, я был уверен, что справлюсь с такими низменными желаниями. Идиот! Откуда у меня такая уверенность? Ладно, я тебе скажу, пока ты все равно меня не слышишь… у меня была такая девчонка, когда я в Астре учился, мулатка, звали ее Лиз. Ничего меня в ней не привлекало на самом деле, просто талия у нее была такая, тоненькая, и знаешь, такой изгиб очень четкий, почти ступенька между талией и бедрами, и смуглое такое крепкое тело… Даже сейчас, когда я об этом думаю, у меня что-то нехорошее шевелится… грязное что-то. То есть не грязное это, человеческое, но ведь блуд, ведь ничего, кроме этого изгиба талии и смуглоты, ничего я о ней не знал, и женаты мы не были… И вот этот же изгиб есть у Джейн, и она тоже крепкая, довольно загорелая, и американка. Она об этом не догадывается… нет, не думай, никакой опасности нет. Неужто я такую мелочь преодолеть не смогу. Но мысли возникают, то есть даже не мысли — тень мысли, тень желания… а это уже грех. „Каждый, кто смотрит на женщину с вожделением…“ Все-таки придется сказать отцу Иоанну. Ох ты, Господи, да это же кошмар какой-то, почему же я такой грешный, и что же мне с собой делать, в конце-то концов? До какой степени я могу испытывать Божье терпение? Да, оно безгранично, но ведь мне-то стыдно! А как с мыслями бороться? Конечно, Лен, это я тебе на самом деле не скажу… все, ты этого не слышала. Ты никогда об этом не услышишь. Еще не хватало тебе боль причинять… И так уже столько боли в этом мире… Господи, помилуй!»

И Алексей стал повторять про себя Иисусову молитву. Господи Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя грешного. Он часто любил повторять ее просто так, по многу раз, просто тянуло к этому. И как-то немного утешало, как будто Христос и в самом деле прощал мучившие Алексея грехи. По крайней мере, возникала такая надежда.