Василий Головачев - Черный человек. Научно-фантастический роман

— Они везде и нигде, они могут быть всем и ничем, от атома до звезды, они принимать любой облик…

— Ну-ну, не пересказывай только всю свою религию, я сыт ею по горло. Похоже, вы деградируете, Отшельник, вас хватило только на то, чтобы создать религию, а запасы знаний, добытые для вас Вершителями, вы умудрились запихнуть в себя и забыть про них. Зря я тебя таскаю за собой, плохой ты помощник, а гид и вовсе никудышный. Кто бы мог заглянуть мне в башку и выпустить на волю все, что там записано?..

Шаламов вздохнул. Его мутило, голова раскалывалась от боли, хотелось принять душ, выпить молока и лечь спать в чистую, благоухающую свежестью постель, хотя, с другой стороны, он отлично знал, что ни в чем таком не нуждается.

— М-да, вахлак ты, Отшельник, прости меня, Господи! Сколько в тебе запасено информации — а поговорить не о чем.

— Не видеть смысла, хомо.

— Зато я вижу, дубина ты стоеросовая! Мне на Землю надо, хочу забрать с собой… свою половину, а ты не хочешь помочь.

— Что значит «свою половину»? Ты — не есть целое?

— Не поймешь. Она поможет мне, да и вдвоем веселей будет. Как туда добраться? Можно ли нащупать канал связи с метро на Земле?

— Попросить орилоуна, он доставить тебя, куда надо.

— А разве орилоунские метро соединены не случайным образом?

— Это не есть рационально. Каждый соединяться с каждым.

Шаламов присвистнул.

— Ну и дурака же я свалял! Надо было раньше сообразить. Что ж, лучше поздно, чем никогда. В таком случае поехали домой. И не возражай, не поможет. Побудешь гостем, покажу Землю, нашу жизнь. Ведь тебе все равно, где помирать?

— Снова хомо упоминать этот странное понятие «помирать», хотя я и понимать, о чем идти речь. В лексиконе маатан нет такое понятие, и, если маатанин терять интерес к жизни или исчерпать лимит бытия, это не значит, что он хотеть собраться «помирать».

— Отшельник, не надо выкомуривать, нагнетать страсти вокруг маатанской смерти, ваша «философия» мне известна. Я мог бы вообще с тобой не церемониться, зная, кого спас у Горловины, а я, как видишь, еще довольно вежлив с тобой.

— Хомо, твоя половина во мне заставить меня много переосмыслить, и я тоже не мочь поступать так, как поступить бы на мое место любой маатанин. Но все же ты не знать, как умирать маатанин. Это опасно для всего твои сопленники, не только для ты один. Еще ни один маатанин не умирать в эта Вселенная. При достижении предела бытия в нас просыпаться вторая целевая программа, и мы уходить в тот мир, откуда прийти Вершители. Мой срок близок очень, весьма, сильно, я должен уходить, не задерживать меня. Да!

— Подождешь, — буркнул осоловевший Шаламов. — Отпущу, когда объяснишь все, что я храню в своем сейфе. — Спасатель шлепнул себя ладонью по затылку. — Кстати, почему ты полез в Горловину? Разве ваше собственное маатанское метро, этот ваш Хранитель Пути, не мог доставить тебя Вершителям? Или куда ты там собрался?

— Нет остаться только два, может быть, три живой орилоун, способностью к выводу в иную вселенную через «серую дыру», да и то они больные и мочь необратимо трансформировать уходящего.

— Посмотрим. Любопытно будет взглянуть на мир Вершителей, да и на них самих. Первым делом я спрошу, чего им у нас было надо. Пришли, покрутились, бросили своих слуг и ушли. Ну что, вперед? Кстати, наш «глазастый» призрак-преследователь, кажется, отстал наконец. Послушай, Отшельник, а что, если я спрошу у него, он поможет?

Маатанин не ответил.

Пожав плечами, Шаламов, подбадривая себя, пропел дурным голосом: «Где над омутом синеет тонкий лед, там часочек погощу я, кончив лет»,[48] - и нырнул в открытую дверь чужого метро.

Боль внезапно отступила, сменилась волной возбуждения, и Шаламов, с трудом пробившись из внутренностей метро наружу сквозь забитый песком, грязью и льдом выход, даже засмеялся, увидев над головой темно-синий купол неба с полосой Млечного Пути.

— Слава Богу, дома! Слышишь, Отшельник? Красиво у нас, на Земле? Кажется, вылезли мы где-то в северных широтах, в зоне мерзлоты.

— Я плохо видеть, у вас сильно темнота.

— Извини, я забыл, что ты видишь в другом интервале спектра. У вас, на Маате, тоже не очень-то светло, с моей точки зрения. Теперь держись, я буду действовать по своему усмотрению. Рано или поздно нас, конечно, засекут, поэтому действовать надо быстро, не хочу я объяснений с властями. Одно хорошо, что ты есть не хочешь и на горшок не просишься, это великое преимущество маатан перед людьми.

Понял ли «черный человек» грубоватый юмор Шаламова, неизвестно, но возражать не стал. При свете звезд на фоне земного пейзажа — тундра, край озера, приземистая березовая роща неподалеку — маатанин выглядел настолько необычно, что Шаламов возблагодарил Его Величество Случай за прибытие в полночь. До утра они успеют найти транспорт и упрятать бесформенную глыбу вместе с ее «гнездом». «Черный человек», конечно, не ведьма на метле, но встреча с ним любому нормальному человеку может стоить сердечного приступа: что издали, что вблизи — нечистая сила, да и только!

Шаламов ухмыльнулся и, пристроив на теле маатанина свой скафандровый «динго», превратил того в двухметровый снежный ком. Затем утопил скафандр в озере, приметив место, с неведомым доселе наслаждением искупался сам, хотя вода была по человеческим меркам исключительно холодной, и принялся искать транспорт. Через полчаса дежурный куттер общетранспортной инспекции доставил его к станции метро на Таймыре. Внушив пилоту, что он отвозил влюбленную парочку, Шаламов отыскал кабину для «негабаритных» пассажиров и вышел в Брянске.

Купавы дома не оказалось.

Побродив по комнатам, Даниил сел на кровать и несколько минут размышлял, вспоминая ее поведение в последние дни перед его неудачным «кенгуру», жесты, улыбку и голос. Проснулась головная боль, а вместе с ней древние атавистические инстинкты ревности, обиды и пренебрежение нормами этики. Справиться с ними было нелегко да и не очень хотелось. В условиях постоянной внутренней борьбы двух психик и медленной, но растущей дезорганизации личности Шаламовым начинали командовать те стороны характера, о существовании которых он и не подозревал и которые остались в человеке от его общих предков по эволюционной лестнице — динозавров и хищных млекопитающих: индивидуализм, высокомерное сознание собственной исключительности, бессердечие и равнодушие. Правда, все эти черты пока еще сглаживались волей, сознанием и запасом лучших человеческих качеств, свойственных Шаламову в прежней жизни, врожденных и воспитанных, но моменты равновесия наступали все чаще и чаще, а сам Шаламов не способен был проанализировать свои мысли и поступки с точки зрения стороннего наблюдателя.