Галина Долгая - Грани кристалла

Люда прощалась с мужем, даже не представляя себе, как он переживает. Она чмокнула Зольда в щечку, помахала рукой и плюхнулась на сидение рядом с бабушкиным.

— Мы опять втроем? — поглядывая на Ирину и Милана, Люда улыбалась.

Она тоже волновалась, но балагуря, прятала свое волнение в шутках. Ира понимала ее, потому не одергивала.

— Да, мы втроем покинули Землю, втроем и вернемся! — Милан подхватил игривый тон девушки, готовясь к старту.

— Интересно, а на Земле сейчас ночь или день?

— Людмилка, ты совсем уже, — Ира не выдержала, — и ночь, и день!

— Я имела в виду… — Люда уставилась на Милана, — а куда мы приземлимся?

— Сейчас увидишь! Только давай договоримся сразу — меня слушаться безо всяких оговорок! Мы летим одни, без охраны. Так что сохранение нашего инкогнито важно, прежде всего, для нашей же безопасности. Договорились?

Люда кивнула. Смерила взглядом фигуру Милана.

— Ради инкогнито ты мог бы и переодеться, кич, к примеру, заменить на что-то более земное, да хоть на ту самую куртку, что тебе бабушка выдала тогда.

— Люда! — Ира всплеснула руками. — Какая куртка?! У нас сейчас весна! Тепло! Неужели ты думаешь, я позволю мужу шастать по Ташкенту в киче?!

Ответа на риторический вопрос не последовало. Модуль дернулся, и через несколько минут в лобовой иллюминатор Ира увидела белые хлопья облаков.

Проявившись в земном небе яркой вспышкой, посадочный модуль стремительно полетел вниз, следуя заранее заложенным в программу полета координатам. Защитное поле закрывало его от всеобщего обозрения, и, практически незаметным, модуль сел на широкую поляну, окруженную с трех сторон горами. Внизу, на юге расстилалась широкая равнина. Приглядевшись, Ирина увидела ленту реки, дома по обоим ее берегам, с высоты горной поляны напоминающие детские кубики. Обзор закрывали стены модуля и Ира, торопясь, расстегнула ремни, намереваясь выйти наружу.

— Ири, — Милан взял ее за руку. В его горячей ладони ее тонкая рука утонула, как пойманная рыбка в ведре с водой: трепыхаясь, словно на крючке, и постепенно затихая, смирившись со своей участью. — Не торопись. Нам нельзя пока выходить. Надо определиться с местоположением, связаться с вашими, договориться о встрече.

— Но я и хочу определиться! Здесь же почти ничего не видно! — Ира рвалась на волю. Она жаждала вдохнуть воздух Земли.

— Ба, это кажется недалеко от Чимгана, помнишь, мы на эту поляну заезжали! Здесь лошади паслись, юрта стояла… Да! Точно! А внизу виден Чирчик или Газалкент! Сбоку дорога должна быть, рядом совсем!

— Хорошо, Люда, — Милан говорил как можно спокойней, — теперь надо позвать твоего отца. Пусть он приедет сюда. Сколько это займет времени?

— Часа полтора-два… Я не знаю точно…

— Отлично. Мы спокойно посидим здесь до его приезда!

— Милан, — Ира проглотила комок, — я не выдержу здесь два часа. Прошу тебя, давай выйдем…

— Нет! Люда говорила о лошадях и юрте, так вот мы находимся среди табуна. Ближе к дороге стоит машина, люди ходят. Нельзя Ири! Нельзя появиться из ничего! Когда приедет Миша, мы выйдем. Это не будет так заметно. А сейчас — нет!

Ира расплакалась. Молча. Просто слезы катились по щекам и падали на грудь.

Люда не заметила слез бабушки: она мысленно звала брата. Милан не стал успокаивать Иру, опасаясь истерики, и сосредоточился на лице Людмилы. По ее мимике, изображающей радость, недоумение, нетерпимость, Князь понял, что не все так просто, как казалось.

— Что, Люда?

Девушка сожмурилась, открыла глаза, захлопав веками.

— Не верят! Пашка сказал им, а они не верят! Мало того, мать заперла его в комнате, накричала и тоже разрыдалась, — Люда увидела слезы на лице бабушки. — Что делать?

— Отец где сейчас? — Милан тоже сосредоточился.

— Дома.

— Хорошо. Оставь их. Я сам.

Милан проник в сознание Михаила и приказал ему взять машину и ехать в Чимган.

День заканчивался. Через два часа солнце сядет за хребет, и сумерки заставят людей покинуть поляну. Только кони останутся под присмотром табунщиков. Но это не страшно. В темноте они вряд ли разглядят, сколько человек приехало на машине, сколько уехало. Разве что удивятся, зачем кому-то понадобилось заезжать сюда ночью…

Повинуясь чужому приказу, Михаил мчался в горы, несмотря на ночь. Позади остался город, с привычным шумом вечерних улиц; многочисленные поселки, проезжая по которым, не только видишь, но и ощущаешь, совсем другую, отличную от городской суеты, жизнь. Ввысь уходит дымок от очагов, на которых дозревает ароматный плов или шурпа, хозяйки готовят дастархан, стада коров и овец бредут домой по обочине дороги, подгоняемые пастухами и алабаями — мощными собаками-сторожами, верно несущими свою службу по воле человека. А, может быть, и не человека… Михаил всегда удивлялся преданности этих животных, испокон веков сопровождавших людей, несмотря на то, что человек порой был жесток к ним. Да, человек рожден, чтобы править не только себе подобными, но и теми, кто ниже его стоит на лестнице эволюции. А править, значит быть жестоким. Только страх заставляет подчиняться. Только страх…

Михаил всю жизнь помнил слова матери о том, что человек создан для любви и с любовью в душе. Что только любовь управляет миром и поддерживает в нем равновесие, не давая ему рухнуть в хаос. Пока он был ребенком, то внимал матери, купался в ее любви, видел мир цветущим и радостным. Но потом, повзрослев, он понял, что любовь не способна защитить от жестокости, что жизнь в обществе давно подчинена раз и навсегда установленным законам мироздания, где сильный — прав, а слабый должен подчиниться. Как тяжело было мальчику, воспитанному на законах нравственности и высокой морали, приспособиться к новой жизни, принять ее постулаты и ради жизни — и своей, и своих близких — научиться лицемерить, лгать, льстить.

Михаил мельком взглянул на сына, не спускающего глаз с дороги. Павел растет совсем другим. С самого детства он был другим. Отец удивлялся не только его способностям — сын обладал феноменальной памятью, какой-то особой глубиной мышления, а его прямой взгляд не выдерживал никто, даже мать. Поначалу они пытались учить его жизни, но даже младенцем он проявлял волю и преподавал родителям такие уроки, что они только разводили руками.

Михаил вспомнил, как однажды Лена встретила его вечером, сидя на полу в комнате среди разбросанных игрушек, а Павлик стоял в кроватке на еще некрепких ногах и смотрел на мать испытующим взглядом. Именно испытующим! Михаил тогда увидел в глазах семимесячного ребенка мудрость старца!

— Что у вас тут происходит? — спросил он у жены.