Стивен Бакстер - Свет иных дней

Все основные религии мира проходили через периоды кризиса, когда критике подвергалось их происхождение и неясное прошлое. Ни одна не осталась нетронутой, а некоторые попросту развалились. Но религия – это не просто мораль, не просто личности основателей и последователей. Это невыразимое, высшее измерение нашей природы. И до сих пор есть люди, которых неудержимо тянет к сверхъестественному, к высшему смыслу.

Уже теперь – очистившаяся, реформированная, переоснованная – Церковь начинает предлагать утешение многим людям, озадаченным уничтожением исторической точности и права на частную жизнь.

Возможно, мы утратили Христа. Но мы обрели Иисуса. И Его пример до сих пор способен вести нас в неведомое будущее – даже если в этом будущем для нас есть только Полынь, если роль всех религий только в том, чтобы утешать нас.

И все же история до сих пор хранит сюрпризы для нас: потому что одна из самых необычных, но упрямых легенд о жизни Иисуса вопреки всем ожиданиям подтвердилась…»

Человек, сидевший на пыльной земле, отличался худобой. Его волосы, туго перевязанные бечевкой, рано поседели на висках. Хитон сидевшего был запылен и перепачкан землей. Человека отличали крупный, тонкий, как у римлянина, нос и черные, умные, пронзительные глаза. Казалось, Он сердится. Сидевший что-то чертил пальцем на земле.

Этот молчаливый, задумчивый человек сдерживал фарисеев, даже не разговаривая с ними.

Давид шагнул вперед. Он чувствовал, что ступает по пыли, которой была покрыта рыночная площадь Капернаума. Он потянулся к краю хитона.

… Но конечно, его пальцы прошли сквозь ткань. Солнце померкло, но Давид ничего не ощутил.

Человек, сидевший на земле, поднял голову и посмотрел прямо в глаза Давиду.

Давид вскрикнул. Галилейский свет рассеялся, Давид увидел над собой озабоченное лицо Бобби.

«В юности, следуя по известному торговому пути вместе со своим дядей, Иосифом Аримафейским, Иисус посетил область в Корнуолле, где находились оловянные прииски.

Вместе со спутниками Он проник дальше, в глубь острова, и добрался до Гластонбери – тогда этот город был важным портом, – и там Он учился у друидов и помогал в строительстве небольшого дома, с которого началась история Гластонберийского аббатства. Это посещение нашло отражение в местном фольклоре.

Мы так много потеряли. Жестокий, беспристрастный взгляд червокамеры превратил такое множество наших сказок в тени и шепоты. Словно роса, испарилась Атлантида. Король Артур ушел во мрак, откуда на самом деле никогда не появлялся. И все же оказался прав Блейк, когда писал о том, что в стародавние времена эти стопы все же прошествовали по зеленым холмам Англии».

/22/

ПРИГОВОР

На рождественской неделе две тысячи тридцать седьмого года суд над Кейт завершился.

Зал суда был небольшой, стены в нем были забраны дубовыми панелями. На стене позади судейского стола вяло повис звездно-полосатый флаг. Судья, адвокаты и судебные приставы торжественно восседали перед рядами скамей, на которых врозь сидели несколько человек: Бобби, сотрудники «Нашего мира» и репортеры с софт-скринами.

Жюри присяжных представляло собой ассорти разномастных горожан. Правда, некоторые из них нацепили яркие маски и одежды-невидимки, в последние несколько месяцев вошедшие в моду. Если Бобби слишком старательно не присматривался, то он мог потерять из виду кого-то из присяжных, до тех пор пока он или она не вздумали бы пошевелиться. И тогда словно бы из ниоткуда возникало лицо, или прядь волос, или взметнувшаяся рука, а потом появлялась вся окутанная дымкой фигура присяжного в ореоле рваного искажения окружающего фона.

«Вот ведь забавно, – думал Бобби. – Эти одежды-невидимки – очередная потрясающая идея Хайрема. Новый продукт "Нашего мира", продаваемый с высоченной прибылью и призванный противостоять назойливому вмешательству другого продукта».

А на скамье подсудимых в одиночестве сидела Кейт. Она была в простом черном платье, волосы у нее были забраны в узел. Крепко сжав губы, она смотрела прямо перед собой опустевшим взглядом.

Видеосъемку в зале запретили, да и на улице возле здания суда репортеров было не так уж и много. Но все понимали, что любые ограничения и приказы теперь ничего не значат. Бобби представлял себе, что воздух вокруг него кишит парящими в пространстве фокусами червокамер, что они роятся возле его лица и лица Кейт.

Бобби знал, что Кейт настроила себя так, чтобы ни на миг не забывать о жестокости червокамеры. Она сказала, что помешать невидимым зевакам глазеть на нее она не в силах, но зато может лишить их удовольствия видеть, как ей больно. Бобби ее хрупкая одинокая фигурка казалась сильнее и этого суда, и мощной богатой корпорации, которая обвиняла Кейт в преступлении.

Но даже она не могла скрыть отчаяния, когда присяжные передали судье вердикт.

– Брось ее, Бобби, – говорил Хайрем, расхаживая вокруг большого стола в кабинете. За витражным стеклом бушевал грозовой ливень, струи били по окну. – Она не принесла тебе ничего, кроме вреда. А теперь она – судимая преступница. Какие тебе еще нужны доказательства? Хватит, Бобби. Освободись от нее. Она тебе не нужна.

– Она считает, что ты ее подставил.

– Ну, это меня не волнует. Во что веришь ты? Вот что для меня имеет значение. Вправду ли ты веришь, что я настолько злобен, что способен подставить возлюбленную собственного сына – что бы я о ней ни думал?

– Не знаю, папа, – равнодушно отозвался Бобби. Он чувствовал себя спокойно, владел собой. Увещевания Хайрема, явно предназначенные для того, чтобы подавить волю сына, его не трогали. – Я уже не знаю, во что я теперь верю.

– А зачем об этом говорить? Почему бы тебе не воспользоваться червокамерой и не устроить мне проверку?

– Я не намерен шпионить за тобой.

Хайрем в упор уставился на сына.

– Если решил докопаться до моей совести – придется тебе копать глубже. В конце концов, речь всего-навсего о перепрограммировании. Черт подери, ее закроют и ключик сотрут. Перепрограммирование – это ерунда.

Бобби покачал головой:

– Только не для Кейт. Она с этим методом много лет боролась. Она этого по-настоящему боится, папа.

– Да брось. Вот ты перепрограммирован – и ничего с тобой не стало.

– А я не знаю, стало или нет. – Бобби поднялся, встал лицом к лицу с отцом. Он чувствовал, что закипает. – Я все ощущал иначе, когда имплантат был включен. И я даже не понимал, как должен себя чувствовать.

– Говоришь совсем как она! – рявкнул Хайрем. – Она перепрограммировала тебя своими разговорчиками и еще кое-чем куда как лучше, чем я – с помощью кусочка силикона. Как ты не понимаешь? О господи… Одно хорошее свойство все-таки было у твоего треклятого имплантата: ты не замечал, что с тобой происходит…