Павел Комарницкий - День ангела

Они исчезают в люке, ведущем вниз, один за другим шагая в пустоту. Мы шагаем следом. Сегодня эскорт провожающих намного представительней, чем при встрече, наверху остался лишь Иого — он сегодня дежурный. Старинная традиция проводов, сохранившаяся с древних времён, когда телепортация ещё была чрезвычайно опасной, когда не все шагнувшие в камеру появлялись на том конце. Так и мы, люди, провожаем своих друзей, родных и близких с вокзалов, в память о тех временах, когда неуклюжие каравеллы отчаливали от пирсов, уходя в просторы океана, и никто не знал — вернутся ли они назад…

Пружинящий пол не изменил цвет — он по-прежнему синий, но кажется, что в подземном зале телепортации намного темнее, чем ещё позавчера. И никто не решается нарушить тяжёлую тишину голосом. Юайя и Кио колдуют у висящих в воздухе пультах-голограммах, круглящаяся крышка-полусфера телепорта плавно взмывает в воздух. Кто первый?

«У «Резвящегося» хотя бы двое детей» — старший из ликвидаторов тоже говорит мысленно — «А у «Бьющего крылом» и детей пока нет — недавно женился… Молодой совсем. Так что живых потерь у нас, я опасаюсь, трое. Вместе с его женой»

Ликвидаторы ныряют в телепорт сразу по трое, тесно обнявшись, сбившись в один бело-радужный комок. Крышка опускается, по виртуальным экранам бегут разноцветные значки.

«Оставляем тебе всё имущество — не стоит оно той энергии, чтобы отправлять его отсюда назад. Только это не всё тебе. Ты уж поделись с коллегами»

«Поделюсь. Только «болты», чур, мои. Ну хорошо, два ящика отдам»

«Не жадничай, как «зелёный»»

«Ты в курсе, какая у меня внешняя охрана? Дендроиды, древний хлам. Давно мечтал заменить»

Слабый, на пределе слышимости звук. Крышка телепорта вновь поднимается — пусто. Такой вот фокус с колпачком…

«Следующие — ты, ты и ты… Ладно, координатор. Я сам расскажу там обо всём. И семьи навещу. Работай спокойно. У тебя здесь сейчас будет очень много работы»

«Слушай… Ты должен. Мы им должны. Ты понял? Живых потерь — двое. Третьей быть не должно»

Я улавливаю раздумье старшего ликвидатора. Сомнение, медленно переходящее в решимость.

«Я сделаю всё, что смогу»

— Значит, так. Сегодня вы ночуете здесь, а завтра отправитесь домой. Пора возвращаться к работе.

Что?! В глазах у меня стоит видение — Ирочка стоит, оскаленная, с занесёнными для перекрёстного удара клинками, а из пролома в стене лезут жуткие человекообразные твари. Извивающееся четвертованное тело Ивана, шея вытягивается и вытягивается, разевается пасть с блестящими отравленными иглами клыков… Да ноги моей никогда больше не будет на той квартирке!

Уэф смотрит укоризненно, я ощущаю его досаду. И когда этот балбес отучится ляпать, не думая?..

— У тебя остался твой… гм… старая квартира. У вас в Москве масса работы, не могу же я отправлять вас отсюда каждое утро коконом!

Точно. Как я забыл про свой старый курятник. Конечно, комфорт не тот, но всё необходимое на первый раз имеется. Главное — есть диван…

— Ну кто про что… А в той трёхкомнатной квартире вы с Иоллой никогда не бывали, в ней жили лица… да, кавказской национальности. Все соседи подтвердят. И на работе тоже, и у неё и у тебя. Вы всегда жили в твоём… гм… да. Откуда у молодых интеллигентов деньги на трёхкомнатную квартиру в Москве, сам подумай?

Интересно. Когда же вы успели всё провернуть?..

Уэф всё ещё мрачен, но в глазах уже затлели маленькие огоньки.

— Это у вас с Иоллой мысли заняты в основном освоением дивана, а мы с матерью времени не теряли. И вся команда старалась.

— Ещё вопрос можно? Оттуда до моей работы, да потом до её… А у нас только одна машина. Как мы будем успевать?

Уэф смотрит с недоумением.

— У вас две машины, я разве не сказал? Точно, забыл… Привык, понимаешь, к телепатии. Они обе стоят в твоём личном гараже во дворе соседного дома. Это надёжнее, чем на стоянке. Система охраны периметра и всё такое…

— Зачем?

Уэф задумчиво смотрит на меня.

— Понимаешь, какое дело… Вражеская сеть обезглавлена и расчленена, но, умирая, эта тварь особенно опасна, так как почти непредсказуема. Вспомни этого… Ивана! Так что предосторожность не помешает.

— Ясно. А машины-то какие? И гараж во дворе — дорого же…

Насмешливые огоньки в глазах разгораются ярче, и впервые с утра лицо Уэфа трогает слабая улыбка.

— Пришлось потратиться, ну и немного гипноза. А машины… Обе «жучки-восьмёрки», выражаясь твоим языком. Белые, похожи как две капли. Незаметнейшая машина, скромная, разве нет?

Это правда. Но я как-то уже привык к «Ауди-100»…

— А старую свою машину ты продал вчера, разве не помнишь? Чем ты вчера занимался весь день? Неужели подрался с этим… Иваном?

Костёр, разложенный прямо на траве, горит ярким пламенем. Завтра на этом месте в плотном травяном ковре будет проплешина. И ещё долго глаз будет натыкаться на выжженное пятно, напоминая о погибших.

На самом излёте мая ночи на Селигере светлые, но пламя костра не позволяет увидеть этот пепельный свет, и кажется, что за пределами пространства, вырванного у ночи живым огнём, ворочается, копит силы непроглядный мрак.

Вокруг огня сидит горстка ангелов. Сидят в неловкой позе, подтянув длинные ноги и обхватив их руками. Крылья распущены, прикрывая их вроде плащей. Время от времени то один, то другой подбрасывает в огонь сухие ветки, не прекращая пения. Поминальная песня у поминального костра — ещё один их древний обычай.

Песня, каких я ещё не слышал. Грустная? Жалобная? Щемящая? Не то, не то!

Взвывающий нечеловеческий мотив, голоса переплетаются, дополняя друг друга. Нет, они сами меняют свои голоса. Они же могут петь и разговаривать любым голосом, как я забыл…

Я не знаю их языка, но смысл Поминальной песни всплывает в мозгу чётко и однозначно. Вот только спеть с ними я не могу. Во-первых, корявый и неуклюжий человеческий язык не в силах произносить такие звуки. Во-вторых, мешает комок в горле.

«Тебе лучше уйти, Рома» — Ирочка не прекращает пения, говоря со мной. Она смотрит на меня прямо, в огромных глазах, кажущихся сейчас тёмными, мерцают отблески костра. Я растерянно смотрю на неё. В чём я провинился?

«Тебе лучше уйти, человек» — я вздрагиваю. Они все смотрят на меня, и в глазах пляшет огонь — «Ты ни в чём не виноват. Но сейчас — уходи!»

Я встаю и иду во тьму, как собака, которую прогнали. Я ожидаю, что вот-вот за моей спиной Ирочкин голос окликнет: «Рома!» Или хотя бы бесплотный шелестящий голос… Но нет ни того, ни другого.

Ноги сами принесли меня туда, куда надо. В темноте, на лавочке возле бани, маячит тепловое пятно. И давно он тут сидит?