Андрей Мартьянов - Возрождение надежды

Кэрис зевнул и поднялся из-за стола, с улыбкой думая о том, что ежели он отправится сейчас в Арр, то и этой ночью ему не удастся сомкнуть глаз. Лоллия — она такая, с ней не очень-то выспишься…

Утро выдалось хмурое. Холодный ветер нес с севера мелкий, колючий снег. Маленькое тусклое солнце едва просвечивало сквозь толстую пелену серых облаков. Хмурыми, мертвыми и бесприютными были и земли, по которым ехал, горбясь в седле, Хозяин Вечной Степи.

Он совершил ошибку, решив возвращаться на юг тем же путем, каким гнался за неуловимым нарлакским войском. Сожженные деревни, неубранные поля, на которых гнили потоптанные его тангунами рожь и ячмень, черные скелеты деревьев, тянущих ветви к беспощадному небу, нагоняли на него тоску, давно уже ставшую постоянной спутницей Оранчи. Исчезновение Подарка не принесло облегчения, напротив, только усилило его одиночество.

С исчезновением страшного дара Подгорного Властелина из души его исчез страх, и нечем было заполнить образовавшуюся пустоту, а зарастать она не собиралась. Напрасно старались развеселить Гурцата большой сотник Ховэр, техьел по прозвищу Плешивый, наи и нанги. На пирах он чувствовал себя еще более одиноким, чем в чистом поле, от вина, пива, арчи и хмельного кумыса тоска лишь усиливалась, а голова наутро болела так, что хотелось отрезать ее и бросить под ноги коню. Гибкие девчонки и пышнотелые белокожие женщины, приводимые в его юрту Ховэром, не доставляли ему радости и не могли отвлечь от мрачных раздумий. Всем им было далеко до Илдиджинь, погубленной им, дабы обрести власть на миром, оказавшуюся пустым звуком, ради которого не стоило давить даже муравья.

Кутаясь в волчью шкуру, накинутую ему на плечи Ховэром поверх старого панчаха, Оранчи с отвращением взирал на припорошенную снегом равнину, ограниченную справа морем, черные волны которого с мерным гулом накатывали на каменистый берег, а слева — полосой черного безмолвного леса. Зачем понадобилось ему вести свое войско в этот унылый край? Зачем было вторгаться в Нардар, Халисун и Нарлак, не идущие ни в какое сравнение с солнечным, изобильным Саккаремом? Теперь он уже не мог вспомнить, для чего вообще затеял этот грандиозный поход. Зачем было мергейтам, оставив жен и детей на берегах Бэругура и Урзани, разорять города и села, убивать их защитников? Он жаждал власти и славы, но стал ли счастливее, обретя их, заслужив ненависть не только покоренных народов, но и своего собственного, прозвавшего его Безумным Оранчи?

Впервые он услышал это произнесенное шепотом, с оглядкой, прозвище через седмицу или две после исчезновения Подарка. А потом, когда пришли вести о гибели Цурсога, восстании оставшихся в Нардаре тангунов, решивших самовольно вернуться в Вечную Степь, о том, что высадившиеся на западном побережье арранты и отсиживавшиеся на Дангарском полуострове войска Да-манхура заключили против него союз, он стал слышать это прозвище все чаще и чаще и вынужден был признать — оно действительно не лишено смысла. Их поход был и в самом деле безумным, и самое ужасное заключалось в том, что, даже осознав это, он уже не мог ничего изменить.

И глупо было бы винить во всем происшедшем Подгорного Властелина, уговаривая самого себя, что тот не оставил ему выбора. Выбор есть всегда. Был он и у него, и у Драйбена, и у тех нангов, которые не желали идти с ним на Саккарем. И каждый из них избрал свой путь.

Конец собственного пути Гурцат видел совершенно отчетливо, ведь Хозяином Вечной Степи его сделал не Подгорный Властелин, а предсказать, как будут развиваться события, без особого труда мог и менее прозорливый человек. Без поддержки повернувших в родные края тангунов Цурсога его войско, вероятнее всего, будет разгромлено в самом ближайшем будущем, и в покоренных им землях начнется охота за мергейтами. В лучшем случае ему, избежав битвы с аррантами и выступившим из Дангары войском Даманхура, удастся прорваться в центральный Саккарем, и тут, надобно думать, наи и нанги взбунтуются. Сообразительные захотят откупиться от шада, поднеся ему голову ненавистного Оранчи на золотом блюде, обвинив его во всех смертных грехах и свалив на него собственные злодеяния. Жадные пожелают сохранить за собой хотя бы часть захваченных земель. Усталые и напуганные, сбежав из войска, будут пробираться в Вечную Степь на свой страх и риск маленькими группами. А оставшиеся верными… Сможет ли их верность что-нибудь изменить?..

Гурцат криво улыбнулся при мысли о том, что ни хитрые, ни жадные, ни трусливые, ни верные никогда больше не увидят родных кюриетов, не обнимут жен и детей. Следующее за ним войско, за которым неотступно крался алчущий мести нарлакский конис, было войском мертвецов. Вот только верные харты его пока еще об этом не знали. А те, кто догадывался, уже ничего не могли изменить, ибо пришла пора пожинать плоды сделанного ими некогда выбора. Или выбора тех, кому они позволили сделать его за себя.

Над головой Хозяина Вечной Степи с тоскливым криком пронеслась одинокая чайка, и он, проводив ее долгим взглядом, пожалел, что сам не родился бессловесной тварью, которой не ведомы тщеславие и жажда власти и всеобщего поклонения. Нет, даже сейчас, на краю гибели, он не боялся смерти. Это было бы глупо. Если ты вспыхнул — сгоришь, если родился — умрешь. Но бесконечно жаль умирать, сознавая, что всю жизнь гонялся за чем-то призрачным и лживым, как болотные огни, в ослеплении жертвуя ради недостойной цели друзьями и близкими, калеча и убивая всех, кого угораздило очутиться на пути…

Войско степняков двигалось на юг, навстречу гибели. Бесславный поход Безумного Оранчи близился к концу, но это не надрывало сердце Хозяина Вечной Степи. Точно так же как не грело ему душу сознание того, что в чревах мергейтских, саккаремских, нарлакских, хали-сунских, нардарских и даже аррантских женщин уже зреют младенцы, которые со временем назовут Гурцата Великим и будут нарекать его именем своих сыновей.