Каору Такамура - Она (Новая японская проза)

Создаваемые ею повествования преображали действительность и вовлекали в нее всех окружающих — к немалой радости последних. Некоторые даже утверждали, что сам этот мир есть дело ее рук.

К столику девочки поспешил подсесть чернобородый мужчина.

Шейла, с ее темно-рыжей шерстью по всему телу, сразу была замечена, и ее стали звать со всех столиков. Она выбрала столик, расположенный ближе всего к сторимейкеру.

Дама в платиновом купальнике устроилась у стены и уже была влюблена. Эрос-мастер на то и мастер, чтобы абсолютно всерьез любить на протяжении ровно трех часов — стандартного оплачиваемого времени. Будь клиент хоть человек, хоть трансформ, хоть машина, хоть животное, хоть бессловесная кукла… На данный момент клиентом платинового купальника был пудель. Должно быть, его оставил здесь на попечение какой-нибудь супербогач, отправившийся путешествовать.

Напротив Шейлы сидел седой старичок. Он вдруг спросил:

— Что думаешь, дочка, как у них там дальше: сладится или нет? — Старичок, как слабоумный, не отрывался от телевизора, который сейчас никого другого в этом помещении не интересовал.

Шейла тщательно проанализировала душевные движения старичка. Ремесло психогинки предполагало способность улавливать чувства и мысли человека по их мельчайшим проявлениям в поведении и речи.

Вопрос старичка имел более глубокий смысл, чем можно было бы ожидать от человека его облика и манер. Он имел политическую подоплеку.

— Они, наверно, разведутся, — ответила Шейла, — но перед этим поставят друг другу множество условий.

— Хо-хо-хо, — с довольным видом отозвался старичок. — А что, бывший СССР примет условия?

Шейла улыбнулась самой восхитительной из своих улыбок:

— Конечно, примет. Токио нигде не дал слабины… и потом, в таких делах преимущество всегда за женщиной.

— Хо-хо-хо… — засмеялся старичок, собрав лицо в морщины.

Сквозь насыщенное наркотиком ЭДФ пространство было видно, как у стены платиновый купальник с подернутыми влагой глазами что-то нашептывает пуделю в белое ухо.

С соседнего, сторимейкерского столика доносились обрывки разговора, смешанные с пасторальным ароматом зелени и духами чернобородого мужчины:

«Как будут развиваться события… не знаю… птица бежит… гонится… Крошка Сбрен его любила…».

Барашки, до сих пор пребывавшие в отдалении, вдруг поплыли по воздуху на Шейлин столик, словно пушинки обдутого одуванчика.

Девочка-сторимейкер улыбалась. На шее у нее покачивалась на цепочке золотая монета с изображением кленового листа, Шейла засмотрелась на это сияющее колыхание и в какой-то момент встретилась взглядом с черными глазами девочки.

— Вас к телефону, — сообщил самоходный телефонный аппарат, запустив обе руки к себе во чрево и вынимая оттуда красную трубку на шнуре, словно собственные внутренности.

— Алло. Это Шейла.

«Это я».

Говорил мальчик-волк, и голос у него был какой-то придушенный.

— Я на работе! — ответила Шейла, тоже приглушенно, но весьма резко.

«…Прости. Помоги мне!».

— А что такое?

«Птица плюется огнем…».

Кафе «Дракон» неожиданно вздрогнуло от крика бородатого мужчины.

Раскидывая в стороны белых барашков, вбежала «птица» на невероятно огромных ногах. В полном соответствии с законами перспективы, она росла и росла в размерах.

Шла погоня. За мальчиком-волком в черной шкуре.

6

Вмешательство сторимейкера — ей, видимо, хотелось сделать это зрелище более впечатляющим — привело к тому, что ноги у «птицы» раздулись вдвое против натуральной величины.

Да и происходило все это уже не на фоне интерьера кафе, а на просторе площади, где шел всеяпонский фестиваль танцев «о-бон».

«Птица» гналась за мальчиком-волком, а ее в свою очередь преследовала девочка-кошка.

Все трое метались по площади, разрывая стройные круги танцовщиц. Те в ужасе разбегались, не переставая помахивать веерами. Похоже было, однако, что разбегание это доставляет им удовольствие: жители Токио испокон веков были большими любителями спасаться от разных чудовищ. Или, скорее, ОНА относилась к числу поклонников фантастического кино.

Изображая разбегающихся от ужаса, люди спрашивали себя: а кого, собственно, пародирует эта птица? Кого из персонажей старых фильмов? Какого-нибудь Роуд-Раннера?

«Птица» завыла, как сирена:

— ЗНАЕШЬ ЛИ ТЫ, ЧТО ТЕБЯ ЛЮБЯТ?

Может, она просто сумасшедшая? — подумали люди. То есть, ясное дело, не она (не «птица»), а ОНА.

— Больно нужно! — задиристо бросил в ответ мальчик-волк.

— Скажите, счастье какое! — в тон ему крикнула девочка-кошка Шейла. — ОНА, видите ли, сыночком его вообразила!

— Мы уж как-нибудь обойдемся!

— А то, может, пойти в любимые детки?

— Еще чего!

«Птица» прицельно пальнула огнем в хвост мальчику-волку. И попыталась раздавить его своими распухшими ножищами.

Мальчик-волк подпрыгнул что было сил. Одно дело — любить, другое — убить.

— Ты же знаешь, в сериале ОНА потеряла ребенка, — рассудительно сказала Шейла. — Вот и тоскует.

Это прозвучало убедительно, но как-то не тянет к матери, которая плюется огнем, стреляет лазером, летает на реактивной струе и имеет такие великанские ножищи.

Три стремительные фигуры завершили свое скольжение по украшенной японским государственным флагом площади для танцев и исчезли из виду. Теперь они находились в зоне жидкокристаллических телевизионных экранов. Эти экраны трехсантиметровой толщины покрывали все тротуары наподобие черепицы.

— Милый, постой! — разнесся из мириадов динамиков голос Крошки Сбрен.

— Поздно. У меня уже другая, — ответил Братец Врэгги и отвернулся.

Шейла начала задыхаться. Кошки все-таки не волки, они же не стайеры. Их дело развивать большие скорости, прыгать на добычу и одним ударом валить ее наземь.

Шейла увидела, что в руке у мальчика-волка пистолет, и вскрикнула:

— Стреля-ай!

Дыхания не хватало.

— Толку-то, — усомнился тот. — Это же машина, ее разве застрелишь.

— Стреляй, говорят тебе! — настаивала она, задыхаясь. — В черную точку на клюве! На клюве! Давай же…

Мальчик-волк, набрав побольше скорости, обернулся назад и выставил руку с фарфоровым пистолетом. Громыхнул выстрел, взвизгнула пуля.

«Птица» разинула клюв наподобие тюльпана.

— Попал! — крикнула девочка-кошка.

В то же мгновение «птица» начала одну за другой отрыгивать кур, принесенных в жертву днем. Как ни странно, в некоторых отношениях она была устроена совсем как настоящая курица. Если цыплята стучат маме-куре по клюву, то она отрыгивает и дает им корм.