Владимир Покровский - Повести и Рассказы (сборник)

Вслух же он произнес:

— Я тебе не советую, Тим, при мне свои преступные намеренья обнажать. Ты не имеешь никакого права предписания нарушать и…

— Предписания! — горько засмеялся Тим. — Предписания! О-хо-хо. Вот до каких взаимоотношений дожили мы у себя в Поселке. Личная дружба, взаимоподдержка, взаимовыручка, взаимопомощь, взаимопонимание — все это ничто перед предписаниями от людей, которых мы никогда в жизни не увидим и которым никакого дела до нас нет. До свидания, Проспер, я пошел на Ла Гланду. Хотя, посмотрев на тебя, я уже и не надеюсь, что меня там поймут.

— Конечно, тебя там не поймут. С тобой даже и разговаривать не будут. Там люди не для того, чтобы понимать, а для того, чтобы вегикелы охранять, которые ты у Комкона разграбить хочешь.

— Так ведь ты же официально-то не даешь! У тебя на каждый вегикел по тысяче предписаний предписано, у тебя только одного нету предписания, по которому друзьям помогать предписывается. Да и сам ты, получается, не человек, а предписание. Так что давай, Проспер, беги, сообщай, что я на Ла Гланду собрался за подарком бывшему сотруднику Комкона. У тебя же и такое предписание есть, чтоб сразу сообщать. А то чего доброго поругают. Беги. А я пошел.

Совсем нехорошо стало Просперу Маурисовичу Кандалыку, когда он подумал, что с ним в Поселке сделают, если он и впрямь сообщит.

— Я-то промолчу, Тим, я-то человек, а вот ты меня подведешь, как тогда с прожекторами подвел, — заговорил он жалобным и одновременно укоризненным тоном. — Я-то что, а вот ведь ты не подумав полезешь, а там охрана, тебе же потом неприятности будут. Как ты этого не понимаешь, дурак ты, дурак! Ох и дурак! Остолоп и обормот! И другие за тебя пострадают.

Тим подошел к двери и взялся за ее ручку.

— Ну, до свидания я уже тебе говорил, так что до свидания, Проспер. Беги, сообщай.

— Да не собираюсь я сообщать! — взмолился Проспер Маурисович. — Я сообщать, Тим, никуда о тебе не собираюсь. Я о Странниках сообщать должен. И о странных событиях, которые они там у себя расшифруют и прикинут, просто это странное событие или не просто, а связано с ихними, Странническими поползновениями на наш Космос. А так — ни Странников, ни странного события — ты всегда так себя ведешь, для меня это давно не странно, еще с той с прожекторами истории. Вот если другие сообщат, которым странно покажется, что кто-то там на комконовский вегикловый парк руку поднял, вот тут они сгоряча и неправильно расшифровать могут. Ты понял? Тебя ведь без совета, без помощи, без поддержки и взаимовыручки никак на Ла Гланду отпускать нельзя. Ты не спеши, подумай, Тим, ты, может, что-нибудь другое отцу придумаешь подарить, а?

— Нет, — ответил ему Тим, по-прежнему за ручку двери держась. — Я подарок уже выбрал. И не надо мне от тебя никакой взаимопомощи, раз ты так. Сам как-нибудь. А ты со своей взаимовыручкой, Проспер Маурисович, ко мне больше не суйся. Обидел ты меня. И разочаровал. Вот так-то!

— Я насчет взаимовыручки всегда тебе рад, Тим. — с сожалением, но очень решительно ответил ему на это Проспер Маурисович. — Я хочу, чтобы ты это себе запомнил. Но я никогда не буду оказывать тебе помощь в незаконном присвоении собственности Комкона, Эксклюзивным Представителем которого я здесь являюсь. Особенно после той истории с прожекторами. Так и запомни, Тим. Никогда!

— Ах, так? Тогда я тоже тебе кое-что скажу, Проспер Маурисович. Ты тоже можешь ко мне насчет взаимовыручки обращаться — Тим Камеррер не из тех, кто будет помнить обиды, когда его взаимовыручка вдруг понадобится. Но ты меня даже и не проси, чтобы я тебя попросил насчет взаимопомощи на Ла Гланде. Не попрошу. Что угодно — только не это. Потому что, повторю тебе, я разочарован и обижен. Я от тебя такого отношения вовсе не ожидал. До свидания, Проспер Маурисович!

С этими словами Тим вышел и оставил Проспера Маурисовича в одиночестве и с горечью в сердце.

— Ты куда это собрался на ночь глядя? — спросила стерва Мария, глядя на Тима, размякшего в кресле перед телевизором.

Тим для начала размяк еще больше, но потом взъерепенился.

— Вот это «это», — конфликтным голосом сказал он. — Ты почему сказала «это»? У тебя никаких прав на это «это» нет и не может быть. Спросила бы как все люди, куда, мол, идешь, милый, не надо ли чем помочь? Сравни: «Ты куда собрался?» (нежным, хотя и удивительно противным фальцетом). Или вот так: «Ты куда — ЭТО — собрался?» (гадким басом).

— Я тебе вопрос задала, бабник (слово «бабник» Мария как всегда выплевывала с большим упором на первую букву «б»). Куда это ты намылился? Ты куда сопла-то начистил, чудовище несуразное?

Тим поначалу решил защитить свое достоинство и высказать стерве все, чего ее поведение заслуживает, но потом вспомнил, что времени мало и решил демонстративно ее выпад насчет «бабника» и «чудовища» проигнорировать.

— ЭТО! — сказал он, как бы думая вслух. — Нет, ну надо же — ЭТО. Сидит себе человек, программу интересную смотрит, вечер на Территории, устал — а ему говорят «ЭТО»! Человек сидит себе и смотрит интересную программу. И никого не трогает. И вообще-то думает отдохнуть и поспать. А в это время, его самый родной человек, вместо того, чтобы…

В этот момент самый его родной человек выключил телевизор с программой примерно годовой давности и заорал:

— Я, конечно, дура и я, конечно, не понимаю! Он куда-то намылился, а дуре можно и не говорить ничего! Весь поселок шу-шу-шу, и на меня с жалостью смотрит…

— С жалостью, — наливаясь гневом, повторил Тим. — Это интересно. Скажи мне, Мария, кто конкретно смотрит на тебя с жалостью?

Мария не очень любила, когда Тим наливается гневом, поэтому немножко сдала назад.

— Ну, может, не с жалостью, может, просто осторожничают, но все равно смотрят.

Тим встал.

— Мария, — произнес он, — прекрати свои претензии и выслушай меня внимательно. Я сейчас уйду, потому что мне надо. Мы с тобой иногда не очень мирно живем, но я хотел, чтобы ты знала, Мария: никакая женщина здесь не замешана. Знай, Мария, мы, Камерреры, своим женам первые пять лет никогда не изменяем. А то, что потом, зависит от них — такова наша человеческая природа Камерреров. Так мы приучены. И если кто-нибудь что-нибудь где-нибудь когда-нибудь (в течение пяти лет) тебе скажет, что, мол, Тим, Мария, от тебя гуляет, ты можешь спокойно расцарапать его мерзкую рожу.

— Не беспокойся, — ответила ему Мария, ничуть не сбавив обвиняющего тона в нотках своего голоса. — Уже. Разодрала так, что два дня рожу свою поганую наращивать будет. И все из-за тебя, бабник поганый!

На что Тим понимающе пожал бровями и начал собираться к ночному путешествию на Ла Гланду.