Владимир Покровский - Повести и Рассказы (сборник)

С этими словами Проспер, желая проиллюстрировать, сколько у него работы, крепко ударил внутренним ребром ладони по своему могучему лбу, вреда которому не нанес. Потом он крякнул, подчеркивая невообразимую полноту дел, и еще раз крякнул, выражая негодование, наклонил голову и очень внимательно стал рассматривать чистую поверхность стола.

Тим с полным уважением присел на краешек стула. В тишине он просидел так минут пять, не меньше. Он все это время не отводил глаз от Проспера Маурисовича, ушедшего с головой в работу. После чего осторожно вздохнул.

Проспер Маурисович продолжал изучать стол. Насупив брови, подозрительно поджав губы, он что-то такое свое обдумывал, неподвижный, как скала.

Тогда Тим легонько кашлянул и сказал:

— А вообще-то как у тебя, Проспер Маурисович?

— А? — Проспер Маурисович поднял на него свой взгляд и сердито двинул своими бровями, выражая удивление, что Тим еще не ушел.

— Я говорю, жизнь как? С детишками твоими сейчас что? Наверно, выросли?

Проспер Маурисович кратко подумал, кивнул и, загибая пальцы, перечислил:

— Остолопы. Негодяи. Лентяи. Бездельники. И хулиганье паршивое. Даже хуже тебя.

— Природа отдыхает на детях гениев, — понимающе сказал Тим.

— Точно! Еще вопросы есть?

— Не болеют?

— А что им сде…

Проспер Маурисович тут осекся. Страшное подозрение сощурило ему глаза до тонюсеньких, злобно поблескивающих черточек.

— Нет, ты все-таки надо мной шутишь, — тихо, но с выражением произнес он. — Ты надо мной опять издеваешься, над моими детьми издеваешься, а больше всего ты издеваешься над Комконом. И вот я сейчас займусь, Тим, твоим персональным делом.

На угрозу эту Тим не обратил никакого внимания, потому что ну кто же будет обращать внимание на угрозы Проспера Кандалыка. Но он обиделся и тут же об этом заявил вслух.

— Ты меня обидел, Проспер, — сказал он невесело. — Ты обвинил меня в том, что я могу над детьми издеваться, пусть даже и твоими детьми. Вот, оказывается, как ты обо мне думаешь. Не знал я, Проспер, что обо мне так подумать можно.

Проспер Маурисович, человек, обычно со своего мнения не сбиваемый, вдруг ни с того, ни с сего почувствовал себя виноватым и по этому поводу тут же тихонько крякнул. Он, конечно, совсем никакого не подал виду, что чувствует себя виноватым, он даже наоборот, сам посмотрел на Тима вполне обвиняющим взглядом, но Тима обвиняющим взглядом не прошибешь, Тим вовсе никаких обвиняющих взглядов и не заметил, вот еще!

— И ведь ты сам, Проспер, над детьми смеяться можешь. — сказал он наоборот. — Вот что обидно.

— Как это? — удивился Проспер Маурисович. — Почему это?

— Ты надо мной смеешься, Проспер, надо мною ты, Проспер, издеваешься. Потому что для моего отца я дите, а ты мои сыновние чувства, например, к тому же отцу, высмеиваешь и не хочешь мне помочь для отца на день его рождения подарок достойный приобрести.

— Да приобретай ты какие угодно подарки своему сран… своему отцу на его день рождения! — возмущенно возразил на это Проспер Маурисович. — Я-то здесь причем? Я, что ли, должен ему подарки дарить в виде незаконных действий против самой главной организации, которая только есть в Ареале? То есть, если ты научных слов не понимаешь, почему это я, Тим, должен все предписанные мне предписания нарушить и тем самым поставить крест на моей автобиографии из-за того только, что ты захотел ему подарочек невозможный преподнести и меня в это дело втягиваешь?

— Ты, Проспер, лукавишь, и я это очень даже хорошо понимаю, — тем же невеселым тоном продолжал Тим. — Я уж не говорю о том, как твой Комкон в твоем лице, в этой твоей тусклой физиономии, обращается со своим верным пилотом, который столько…

— Как он, скажи мне, Тим! — возопил возмущенный Проспер Маурисович донельзя, — Ты лучше вот это скажи: Как он сам с нашим Комконом обращается?!!! Как он его подвел в той истории, из-за которой…

— …который столько сделал для Комкона, — продолжал не слушая Тим, — который все ему отдал, и теперь заброшен в самый глухой угол нашей славной Галактики, чтобы здесь бесполезно для других и для себя тоже проживать остаток своего несправедливо пенсионного возраста. Тогда как.

— Что «тогда как»? Ну что, ну что «тогда как»? Что ты этой странной конструкцией хочешь сказать Комкону в моем лице? — в ответ ему Проспер Маурисович поспешил воскликнуть.

— Вот именно что тогда как, — ответил ему Тим. — Я ведь не повышения для него прошу, не восстановления его в звании пилота, которое так несправедливо у него отняли. Простой вегикел для звездонавтов, ничего больше. Вегикел, которых на твоем, Проспер, попечении штук триста на Ла Гланде без всякого дела стоит. И которые, в сущности, никому не нужные, всеми забытые, отбывают на Ла Гланде такое же тюремное заключение, что и отец у нас, на Аккумуляторной Станции.

Проспер с силой шлепнул по столу своей мощной ладонью.

— Хватит, Тим! Я просто не имею такого права — распоряжаться стратегическими резервами на Ла Гланде. И нечего тут! Совсем уже!

— Он не имеет права, — с горьким сожалением констатировал Тим. — У него триста штук ржавеющих вегикелов, а он не имеет права. Спасибо, Проспер. А я тебе еще с прожекторами помогал. Хотя и не имел права.

— Насчет прожекторов, Тим, ты бы помолчал!

— Молчу, Проспер, молчу. Тим Камеррер не из тех, кто на каждом углу кричит о своих добрых делах. Он не требует благодарности. Он на нее молча надеется.

— Тим, если ты еще раз об этих прожекторах…

— Благодарности он не ждет. Он — наивный человек! — ждет, что люди тоже пойдут ему навстречу. Он еще молод и потому верит в людей. Он до сих пор лелеет, что если у кого-то завалялось триста штук ржавых, старых, никому не нужных вегикелов, то уж один-то ему уступят, чтобы он смог сделать достойный подарок своему отцу, когда у того случится день рождения. Если б дни рождения каждый день случались, тогда понятно. Но они бывают за год практически только раз. Тим немногого просит. Но если ему отказывают, он уходит. Он просто сам берет тогда то, что ему нужно. До свидания, Проспер Маурисович! Представляй свой Комкон получше и поэксклюзивней. А от меня послушай — не ожидал я, честное слово, не ожидал.

— Вот-вот, до свидания!

— Когда твоим детям, Проспер Маурисович, понадобится вегикел, пусть они приходят ко мне. А к тебе пусть они за вегикелом не приходят. Пустое это дело — к тебе за вегикелом приходить.

Просперу Маурисовичу стало отчего-то не по себе. Он даже крякнул от смущения и подумал: «Что это я, в самом деле? Разве не прав я, отказывая Тиму в его сумасшедшей просьбе?»