Борис Георгиев - Нф-100: Инварианты Яна

А вот послушайте ещё один анекдот.

Лет шесть назад я был в Москве на всемирной технологической выставке. Приехал не из чистого любопытства - чтобы полюбоваться современными технологиями, не нужно выходить из дому, - на выставке собирались представить новый бигбрейн, а я как раз испытывал серьёзные затруднения с вычислительными мощностями и хотел задать кое-какие вопросы изготовителям. Нужный павильон нашёл сразу, трудно было пройти мимо: реклама подхватывала посетителя у входа в комплекс, оглушала и буквально подтолкала в нужном направлении. 'Новейшее изобретение! Последнее слово в математике! Открытие века!' - долбила реклама.

Я был заинтригован. Просто интересно стало, что за открытие, применённое при постройке бигбрейна, с точки зрения организаторов выставки можно назвать последним словом в математике. Что ещё за открытие века? Я опоздал на презентацию всего на пару минут, докладчик не успел ещё огласить список лиц и организаций, которым он особенно благодарен за своевременную и действенную помощь. Я слушал очень внимательно. То, что было сказано о самом бигбрейне, я знал и раньше. Ничего особенно революционного. Может быть, программное обеспечение? Разработчики усиленно рекламировали автономную инженерную программу, которая позволяла дизайнеру без специального образования задать самые общие параметры устройства и внешний вид, а на выходе получить готовый производственный процесс, проработанный до мелочей. Полный технологический цикл. Программа создавалась для нужд автопромышленности, но, по словам докладчика, этим её функциональность не ограничивалась.

Я дослушал доклад, но так и не обнаружил в нём даже намёков на неизвестное мне математическое открытие двадцать первого века. 'Может, что-нибудь связанное с нечёткой логикой? - подумал я. - Или какие-нибудь эвристические изыски?' Я вполне мог пропустить в этой области что-нибудь новое, знакомство моё с нечёткой логикой в те времена ограничивалось работами Заде - а это всё-таки вторая половина двадцатого века.

В перерыве пришлось обратиться за разъяснениями к докладчику. Я спросил прямо - что именно в программном комплексе заслуживает названия 'последнее слово в математике'.

- Ну как же? - удивился он. - Вот я же рассказывал...' - и стал повторять, как в прочностных и динамических расчётах задаются граничные условия, и какой математический аппарат используется для решения краевых задач.

Я прервал его:

- Это и есть открытие века?

- А что? - с раздражением спросил он.

Ничего. Конечно, открытие века. Восемнадцатого. То есть, тогда был заложен аналитический фундамент, а к середине девятнадцатого века теорию довели до совершенства. Я вариационное исчисление имею в виду. Ничего более революционного программное обеспечение, если верить докладчику, не содержало. Разумеется, я не стал больше расспрашивать молодого человека, потому что не хотел расстраиваться. Вдруг бы обнаружилось, что задача Дидоны для него тоже новое слово в математике. Я просто поблагодарил за разъяснения и ушёл.

Не поймите меня превратно, нет сомнений, что при проектировании бигбрейна (особенно его элементной базы) применялись математические работы, выполненные в двадцать первом веке - конечно, не обошлось и без нечёткой логики, и без теории групп, и без чего-нибудь неизвестного мне совершенно, вот только разработчики комплекса об этом ничего не знали. Для них бигбрейн отличался от обыкновенного компьютера лишь скоростью и объёмом памяти, а в расчётах они использовали дозревшую до непосредственного применения математику трёхсотлетней выдержки.

Без титанической работы, проделанной триста лет назад Эйлером и Лагранжем, ни современная автомобильная промышленность, ни самолётостроение, ни, тем более, космические наши успехи невозможны.

А ведь Эйлер мог, как ему советовали однажды, ограничиться картографией и составлением гороскопов, и восемь сотен научных работ по математическому анализу, дифференциальной геометрии, теории чисел и математической физике не были бы написаны. А Лагранж вполне мог по настоянию отца сделаться адвокатом. На чём бы вы тогда летали на заседания Совета, господа сайнс-конформисты?

Вы скажете: 'Ну, так ведь это же гении! Конечно, математиков такого уровня нужно всячески поддерживать, обеспечивать им условия для нормальной работы. Для этого и существуют государственные гранты, фонды...' Всё это так, господа научные бюрократы, но для того, чтобы Эйлер смог заняться математикой в нежном возрасте и в тринадцать лет поступить университет, отец его, пастор из Базеля, слушал лекции Бернулли. Без этого и без невероятной работоспособности человек, которого вы называете гением, никогда не стал бы математиком, и тогда некому было бы оценить по достоинству работу 'двадцатилетнего выскочки из Турина', какого-то Лагранжа. И кто знает, когда бы в таком случае появилось вариационное исчисление - может быть, сто лет спустя, а может, и все двести. Дай вам, господа управленцы от науки, безусловное право выбора - кого из детишек поддерживать, а кого нет, - сын пастора из Базеля помощи не получит, а выскочка из Турина - тем более, и очень скоро выйдет, что выбирать не из кого.

Вы скажете: 'Судьба Эйлера - как раз удачный пример того, как государственная поддержка практической научной работы помогает выжить науке фундаментальной. Ведь Эйлер, будучи профессором Петербургской Академии, не за чистую математику получал содержание, а за картографию, консультации корабелам и проектирование пожарных насосов! Это правда, господа утилитаристы.

Я даже спорить с вами не стану, просто расскажу очередной научный анекдот.

Шесть лет назад по дороге из Токио, где я был по приглашению уважаемого Профессора Даичи Иосиды, мне довелось познакомиться с молодым, но весьма амбициозным атмосферным физиком. Имени и фамилии не называю, чтобы не создавать молодому человеку карьерных проблем. Скажу только, что он был тогда PhD и занимал должность начальника отдела в одном из европейских университетов. Мы случайно оказались рядом в самолёте. Сначала я принял его за немца - он говорил со стюардессой на английском языке с немецким, как мне показалось, акцентом. Но когда самолёт при взлёте пробил облака, мой сосед ехидно спросил сам себя, глядя в иллюминатор: 'Weisst du wieviel Sterne stehen an dem blauen Himmelszelt? Weißt du, wieviel wolken gehen weithin über alle Welt?' - глянул на меня искоса и тоскливо продекламировал в ответ на собственный вопрос: 'Gott der Herr hat, sie gezählet, Dass ihm auch nicht eines fehlet an der ganzen großen Zahl...' . Потом до него, видимо, дошло, что подобное поведение может показаться странным, и он пробормотал по-английски всё с тем же ужасным акцентом: 'Beg your pardon...', - но я уже узнал по выговору соотечественника и спросил по-русски: