Октавиан Стампас - Цитадель (Тамплиеры - 3)

- Как тебя зовут?

- Гизо.

- Это твой сын?

- Да, господин.

- Что ты умеешь делать?

- Все, что будет угодно.

- Почему ты, как твой отец не говоришь мне "господин"?

- Я просто не знал, что вы уже мой господин.

Бондарь побледнел, он стоял обливаясь холодом, и гадал, кого этот пятнистый дьявол убьет за такую наглость, мальчишку или его самого.

Ничего ужасного не произошло.

Наоборот.

- У меня в дороге умер оруженосец.

- Вам нужен оруженосец? - глаза парня заинтересованно сверкнули. Он был худощавый, гибкий, чумазый. Все про него было ясно сразу - негодяй, проныра, наглец.

- Нужен.

- А сколько вы будете платить?

Даже слишком наглый наглец, подумал де Труа и выразительно шевельнул плеткой, которую по-прежнему держал в руке.

- Он пошутил, господин.

- Все вы тут очень большие весельчаки, - тихо сказал рыцарь.

- Я согласен, господин.

- С чем согласен?

- Согласен быть вашим оруженосцем, господин.

- Еще неизвестно, подойдешь ли ты мне.

- Я подойду, господин.

Так всего лишь за один византийский цехин шевалье де Труа приобрел квартиру, оруженосца и высек наглого бондаря.

Ранним утром, в полном рыцарском облачении, шевалье де Труа подъехал к воротам капеллы Сен-Мари дель-Тамплиери Альман.

Светило яркое солнце, дорога вела сквозь густые заросли акаций, обрызганных утренним дождем. В каждой капле сверкало по маленькому солнцу. Проснувшиеся птицы, сходили с ума от радости при виде красоты божьего мира, и, может быть, еще и оттого, что еще одним воином Христовым становится больше в Святой земле.

Внезапно заросли кончились и открылась высокая стена, сложенная из больших серых камней. В ней имелись большие тисовые ворота, у которых, как всегда, толпились нищие. По роду своей будущей деятельности, он был обязан относиться к сим падшим созданиям, по крайней мере, снисходительно, но за две недели, проведенные в Иерусалиме, успел уже их возненавидеть. Говоря словами Марциала, - есть ли что-нибудь отвратительнее столичного нищего.

Бросив горсть мелочи этим навязчивым тварям, шевалье де Труа спешился, перекрестился на изображение креста животворящего, воздвигнутого над воротами в капеллу, и постучал железным кулаком в деревянные ворота. Из-за них донесся негромкий, но внушительный голос.

- Кто ты?

- Страждущий воин Христов.

- Чего хочешь?

- Большей истины и большего служения.

- Войди.

Открылась небольшая калитка в углу ворот и шевалье вошел. Он оглянулся, интересуясь судьбою своего коня, и увидел, что его держит под уздцы служка в черной сутане.

Шевалье встретил другой служка, тоже в одеянии черного цвета, молча сделал знак - следуйте за мной, и повел рыцаря по мощеному двору вглубь, огражденного стенами, пространства.

Вскорости де Труа, надо сказать, довольно сильно волновавшийся, оказался в обширном помещении со сводчатыми потолками, где располагалось до десяти небольших конторок, за которыми молча трудилось соответственное число монахов. Скрипели перья, жужжали ленивые мухи над головами, как бы обозначая высоту, до которой могли взлететь мысли молчаливых трудяг.

К рыцарю вышел большой, добродушный на вид, толстяк, как выяснилось впоследствии, начальник орденских бумаг, глава канцелярии. Он быстро и вместе с тем внимательно оглядел гостя и задал тот же вопрос, что и голос у входа.

- Кто вы, сударь?

- Страждущий воин Христов.

- Да, да, это понятно. Да будет с нами благодать господня. Но как вас зовут?

- Шевалье де Труа. Не из Аквитанских, а из Лангедокских Труа.

Начальник канцелярии бросил в его сторону еще один оценивающий взгляд. В помещении было достаточно светло, солнце било прямо в стрельчатые окна и, стало быть, вся красота "страждущего воина" была видна отчетливо. Де Труа спокойно снес этот взгляд. Имел время привыкнуть.

- Надеюсь, все бумаги, подтверждающие ваше происхождение и рыцарское достоинство, с вами.

- Разумеется. Смею заметить, что вы один раз их уже смотрели, прежде чем назначить мне годичное послушание.

- Так вы уже... простите, с годами слабеет память. Раньше я помнил всякого, с кем обменивался хотя бы словом, а теперь вот из памяти выпал человек, который... - толстяк замялся, не зная выразиться.

Де Труа и не думал его выручать.

- Извините меня, шевалье, и поймите правильно, клянусь спасением души, у меня нет намерения вас задеть. Спрашивайте.

- Что я вам сказал при прошлой встрече? Что я вам сказал относительно...

- Относительно шрамов на моем лице?

- Да, я об этом.

- Ничего вы мне не сказали, сударь.

- То есть?

Де Труа счел нужным в этом месте горько улыбнуться.

- Потому что никаких шрамов тогда и не было.

Несколько месяцев назад, находясь в Тивериаде, я заболел. Очень странная болезнь. Все тело, буквально в одночасье, покрылось волдырями. Несколько дней я находился между жизнью и смертью, благодарение господу, он оставил меня в живых, может быть, предполагая пользу в моем дальнейшем служении ему. Начальник канцелярии вежливо покивал.

- Лихорадка, зловредная лихорадка, значит.

- Да, мой оруженосец, кстати, так и скончался от нее. Я ведь писал вам об этом.

Толстяк перестал теребить свои четки.

- Ах, писали.

- Конечно. Не имея возможности прибыть к назначенному сроку, я сообщил о своей болезни.

Задумчиво и не очень уверенно толстяк сказал.

- Это меняет дело. Более того, я, кажется, что-то припоминаю. Или мне кажется, что припоминаю. С вашего разрешения я пойду поищу эти бумаги.

Рыцарь пожал плечами.

- Воля ваша. Тогда уж заодно проверьте, получены ли орденской канцелярией четыре тысячи флоринов. Я выслал их через меняльную контору.

- Отчего же четыре? - удивился канцелярист, - вступительный взнос равняется двум с половиной тысячам.

- Имей я возможность внести в кассу ордена сорок тысяч, то непременно внес бы их. Мне хотелось загладить неприятное впечатление от своей необязательности, хотя бы происходившей и от тяжкой болезни.

- Понимаю, понимаю.

- Хотелось произвести наилучшее впечатление.

- Видит бог, вам это удалось, - пробормотал толстяк и вышел.

Шевалье остался один, звякнув железом, он присел на табурет, стоявший у стены. Переписчики продолжали скрипеть перьями, ни один из них даже не покосился в сторону рыцаря. Чем-то не понравился де Труа только что произошедший разговор. Вкрадчивой манерой этого толстяка? Его растерянностью? К недоуменным взглядам в свою сторону де Труа давно успел привыкнуть. Здесь что-то другое. Может быть, этот канцелярист хорошо запомнил настоящего лангедокского Труа. Или был с ним знаком ранее. Нет, судя по выговору, вырос он здесь, в Святой земле, откуда он может знать двадцатилетнего юнца, прибывшего сюда из-за моря в порыве религиозного рвения.