Октавиан Стампас - Цитадель (Тамплиеры - 3)

- Да, мессир.

- Может быть вы и о нем сообщите какую-нибудь тайну? - в голосе де Марейля чувствовалось легкое раздражение, он никак не мог подавить его полностью. Ему было неприятно сознавать, что он посвящен не во все секреты ордена, в отличие от этого мальчишки, ему все, кто был моложе пятидесяти, казались мальчишками. Его возвысил, по непонятным, надо сказать, причинам, граф де Торрож, теперь положение брата Гийома не казалось таким уж незыблемым.

- Я разочарую вас, - сказал монах, - в этом деле как раз никакой тайны нет. Гюи Лузиньян спокойно, или вернее сказать, весело живет на Кипре, охотится в свое удовольствие, пьет кипрское вино, пиратствует помаленьку, отчего у его величества Бодуэна IV...

- Самозванца, - брезгливо уточнил де Марейль.

Брат Гийом охотно кивнул.

- У самозванца, выдавшего себя за короля, было немало неприятностей с константинопольским двором.

- Византийцы лукавы, - заметил де Жизор. Ему никто не ответил, ибо всем эта мысль показалась самоочевидной.

- Почему они жаловались Бодуэну, ведь Кипр не входит в земли, принадлежащие династии? - спросил сенешаль.

- Но Гюи признает себя подданным его величества, и не только признает, но и рекомендуется, имея, как мне кажется, в виду, что с этих позиций ему легче будет претендовать на Иерусалимское наследство.

- Надеюсь вы провели с ним переговоры? - строго спросил де Марейль, забыв уже о недавнем афронте, он опять пытался взять начальственный тон по отношению к монаху. Это забавляло не только брата Гийома, вряд ли, правда, способного чем-либо забавляться, но и де Жизора, значительно лучше, чем де Марейль, разбиравшегося в реальной структуре власти в ордене.

- С Гюи произошла смешная история. С ним пытались вести переговоры все мало-мальски влиятельные королевства. Так сошлись карты обстоятельств, Лузиньян оказался фигурой устраивающей всех. И этот вертопрах и бабник вообразил, что дело тут не больше, не меньше, как в его личных достоинствах. Он уверен в своем блестящем грядущем предназначении, и самое смешное здесь в том, что ему и вправду суждено взойти на Иерусалимский трон. И довольно скоро.

- Все дело в том, кто введет его туда.

- Правильно, мессир Гюи, слава богу хватает ума пока никому не говорить "да". Вернее, даже, никому не говорить "нет", ибо "да" он уже сказал всем. Даже султану Саладину.

- Саладину? Это предательство, - вскричал старик.

Брат Гийом пожал плечами.

Де Марейль плеснул себе еще вина. Лицо его изрядно покраснело, что составляло резкий контраст с сединой волос. В глазах светилась решимость, которой не было никакого сиюминутного применения.

- Что ж, - сказал он, - я теперь уеду дня на два, три. Вы знаете куда. Вы пришлете мне курьера с известиями.

- Всенепременно, - кивнул брат Гийом.

Граф простился и покинул залу. Когда стихли шаги, сенешаль сказал с легкой укоризной в голосе.

- Напрасно вы настраиваете его против себя. Из человека безвредного он может стать опасным. И в самом деле, неужели он будет хуже смотреться на месте великого магистра, чем этот самодовольный де Ридфор? Сей благородный старец напитан энергией не по годам. Вы знаете куда он поскакал? Его ожидает в замке молоденькая берберка, но даже она неспособна исчерпать всех его сил.

- Среди наварцев такое встречается, - сказал де Жизор с той же интонацией, как недавно - "Византийцы - лукавы", - но вы не ответили на мой вопрос.

- Какой?

- Относительно де Ридфора.

- Ах этот, - брат де Гийом сел в кресло еще помнившее старика де Марейля, - не подумайте, что я уклоняюсь прямого ответа. Важно не то, кто именно занял это место. Признаться, я устал повторять эту конкретную мысль, - он похлопал ладонями по подлокотникам.

- Что же тогда важно?

- Что наш орден, - я уже говорил об этом графу и с сожалением констатирую, что вынужден повторять и вам, - наш орден, это такое сообщество, такая организация... наш орден может управляться, если угодно, совершенным идиотом, настолько сложно он умышлен и предвиден. Не человек, сидящий в кресле великого магистра, будет распространять на его деятельность груз своих недостатков, а орден будет шлифовать качества человека, которого поставит над собой. Да вы хоть припомните, кем был граф де Торрож пять лет назад, когда его посадили в это кресло?

- Да, - кивнул де Жизор, - кого угодно было легче представить в качестве великого магистра, чем его.

- Правильно: хам, крикун, авантюрист, поверите ли, де Торрож был почти неграмотен, клянусь. А что с ним стало под конец жизни - он превратился в незаурядного государственного мужа, вряд ли кто-то из европейских монархов мог бы с ним сравниться.

- Пожалуй, - задумчиво согласился сенешаль.

- Хотя, - брат Гийом сложил молитвенно руки на груди и устремил очи горе, к тому месту на потолке, где было нанесено огромное, и от этой огромности несколько расплывчатое, изображение Иоанна Крестителя. Эту фреску удобнее всего было бы рассматривать из глубокого колодца. - Хотя, может быть, мы не правы, сожалея о прежнем господине, хотя, может быть, мы не видим тех примет в окружающем мире, что сигнализируют, что пришло время де Ридфора.

- Я принимаю философскую часть ваших рассуждений, - сказал де Жизор, также поднимая голову вверх, тоже, как бы осознавая, что разговор о судьбах ордена происходит в присутствии одного из высших его покровителей.

- Но чувства ваши противятся, брат?

- Да.

- Но рассудите, что было бы, устрой мы наше великое начинание по законам зыбких чувств.

Сенешаль ничего не успел ответить. Явился служка и объявил, что явился некто Гюи де Карбон.

Брат Гийом отнял руки от груди и положил их обратно на подлокотники.

- Ну, позови, позови.

- Кто такой де Карбон, трубадур? - спросил сенешаль.

- Трубадур, трубадур.

В залу вошел невысокий коренастый и совершенно рыжий человек в костюме из потертого сукна, во рту не хватало нескольких зубов.

- Ты принес?

- О, да, - трубадур вытащил из-за пояса свернутый в трубку пергамент, я сделал сразу три.

- Три? - брат Гийом поджал губу, - и ты рассчитывал, что я заплачу тебе втрое.

Поэт неуверенно улыбнулся.

- Честно говоря, да.

- Ну что ж, - сказал брат Гийом, пробегая глазами текст, - думаю моя возлюбленная будет довольна. Вот твой гонорар...

На стол легли три золотые монеты. Де Карбон смахнул их себе в карман и, угодливо кланяясь, удалился. Когда он ушел, сенешаль сказал.

- У меня было несколько иное представление о трубадурах.

- Справедливости ради надо признать, не все они похожи на этого негодяя.

- А что это, прошу прощения, за "возлюбленная"?

- Не мог же я этому пьянице сообщить, что свои слезливые воскликновения он обращает принцессе Сибилле.