Александр Громов - Запретный мир

– Это сделали люди? – спросила Юмми с величайшей брезгливостью.

– Блин!.. Ну не ежики же!

– А кто убил людей? И ежиков?

– Не я, – окрысился Юрик. – Сами себя, небось, и убили. Финал цивилизации, понятно? У людей с этим делом просто, сама знаешь…

Все с той же гримасой брезгливости на лице Юмми покачала головой.

– Какое племя истребит само себя? Зачем? Мы убиваем врагов.

– Ну, эти, может, тоже убивали врагов, – легко предположил Юрик. – А враги – их…

– У нас мало времени, – напомнила Юмми.

До самой темноты они не разговаривали. Лишь когда Змеиная гряда осталась позади и путники вновь вступили в лес, Юмми разжала плотно сомкнутые губы:

– Не знаю, кому нужна такая война… По-моему, здесь пахнет не войной – просто смертью. – И, помолчав, добавила с презрительной уверенностью: – Они, которые здесь жили, были глупцами. Все как один.

– С чего ты взяла? – пробурчал Юрик, стараясь не оступиться впотьмах.

– Есть смерть от старости, от голода, от болезни. Иногда зверь убивает охотника, а иная женщина умирает от родов. Случается, люди гибнут от наводнения, от молнии, от лесного пожара, от вывернувшегося из-под ноги камня на круче. Есть славная смерть в бою с врагами племени, и предки радуются ей не меньше, чем победе. Я не чувствую в этом мире ничьих предков – они закрылись, пристыженные. Здесь пахнет смертью, но не славной смертью. Пойми, любимый: они погибли, как глупцы, не достойные ни хвалы, ни сожаления. Как погибает трава после заморозков. Мне не жаль этих людей.

Костер разгорелся вовсю – в этом лесу не от кого было прятаться. Сил еще хватило, чтобы наломать лапника, повалиться на него, подставив лицо теплу, и, вытянув гудящие ноги, предаться наслаждению. Опасностей – никаких, сухих сосновых дров – завались, и никакой лесник не выбредет на огонек вымогать мзду на тот предмет, что костер-де не окопан канавой, и не притарахтят на мотоциклах пьяные гопники из ближайшей деревни. Если бы еще шашлычка… граммов четыреста бараньей вырезки, но вполне сойдет и нежирная свинина, а на самый худой конец – говядина, выдержанная с лучком и пряностями в кислом вине, можно с колечками лимона – только никакого уксуса! – и нанизанная на шампур вперемежку с тем же лучком колечками и помидорами, да под сухое виноградное винцо…

Рот моментально наполнился слюной, густой, как оконная замазка. Какой там шашлычок, какое винцо! Воды из родника – и то не дают выпить. Козленочком станешь. Хотя… вдруг девчонка права насчет воды? Не проверишь без риска переселиться в иной мир, уже окончательный. До первого дозиметра соплеменникам жены развиваться еще… охренеть, сколько лет. А вдруг шаманка действительно что-то чует?..

Никаких иных мыслей у Юрика не было. Хотелось пить, есть и спать – именно в такой последовательности. Но даже поспать как следует не удалось: за полночь, чуть только над лесом завис желтый банан ущербной луны, Юмми потребовала продолжать путь.

Как она ориентировалась в ночном лесу, когда кроны, смыкаясь над головой, подолгу оставляли путников в полной темноте, осталось загадкой. Очень скоро Юрик расшиб нос о дерево, некстати произросшее на пути, исцарапал лицо и дальше двигался с вытянутыми вперед руками, как лунатик. Под ногами хрустели то ли сучья, то ли чьи-то хрупкие кости. Воображение дорисовывало картины, в сравнении с которыми верещагинский «Апофеоз войны» выглядел не страшнее натюрморта. Все время чудилось, что сейчас кто-то кинется сверху на плечи и перекусит шею. К рассвету Юрик был измучен и вздрагивал от каждого шороха листьев.

– Это Мертвый мир, – в сотый раз напомнила Юмми. – Нам надо идти быстрее. Здесь некого бояться, кроме самого этого мира… Что это?!

В начавшем бледнеть куске неба, случайно открывшемся над головой, среди неподвижных звезд с запада на восток ползла тусклая точка.

Юмми была неподдельно испугана. Зато Юрик, задрав голову, провожал бродячее светило с нескрываемым умилением.

– Спутник, – снисходительно объяснил он. – Надо же, некоторые еще летают. Видишь, яркость меняет, кувыркается, значит… Не боись, это не злой дух.

– Здесь нет злых духов. Даже Хуур-Уш не заглядывает в Мертвый мир. Это… тоже сделали люди?

– Угу. Делов-то… У нас тоже так умеют.

– Умеют делать бродячие звезды?

Юмми передернуло.

– Идем…

Лишь когда совсем рассвело и звезды, как неподвижные, так и бродячие, исчезли, она добавила:

– Когда вернемся, нам придется очиститься по большому обряду. Огнем, водой и дымом. И принести жертву Матери-Земле.

– Огнем – это как? – обеспокоенно спросил Юрик.

– Перепрыгнешь голым через костер, только и всего.

– Тьфу! Я-то думал…

Настроение мало-помалу улучшалось, несмотря даже на голод и жажду. Оно не испортилось и после того, как Юрик, споткнувшись о незаметный под опавшей листвой корень, ласточкой нырнул вперед, ушиб раненую руку и набрал полную пазуху лесной трухи.

– …!

– Люди из Запретного мира не умеют ходить, – скучно констатировала Юмми.

– Зато мы много чего другого умеем, – возразил Юрик, ощупывая ноющую руку.

– Другого нам сейчас не надо…

– Много ты понимаешь, – буркнул Юрик по-русски. – О! – и брови его поползли вверх, а нога заелозила вправо-влево, расшвыривая прелую листву. – Ты сюда глянь! Это ж не корень, это я о рельс споткнулся! Ха!.. Тут железная дорога, сечешь?

Ничего туземка не секла, разумеется. Для нее обыкновенный ржавый рельс был очередным опасным предметом из Мертвого мира, только и всего. Где ей понять ностальгию культурного человека по заурядной ржавчине, раз она ее вообще никогда в глаза не видела – штангист и тот свое оружие время от времени песочком драит и бараньим салом смазывает. Вони хватает, а ржавчины нет и пятнышка.

– Пойдем туда, – решил Юрик, прикинув направление. – По железке выйдет быстрее.

Юмми не воспротивилась – как всегда, когда муж не испытывал колебаний, – но ни за что не соглашалась ступить ногой на рельс и, судя по ее настороженному виду, ежесекундно ждала подвоха. А Юрик с удовольствием отметил, что идти по железнодорожной однопутке все-таки проще, чем трещать буреломами в лесу, хоть и заросла она безобразно: тут и кусты, и целые деревья, сумевшие пустить корни поверх щебеночной отсыпки, – зато и шпалы вросли в грунт так, что не споткнешься!

А главное – и туземка это видит – вон там, после поворота, дорога свернет точнехонько к Плешивой горе! И если там не окажется туннеля – значит, очень не повезет…

Лишь однажды, когда колея пересекла уже хорошо знакомую голую пустошь, Юмми потребовала обойти опасное место, и Юрик, ворча, подчинился. Впрочем, пустошь не была такой уж пустой: рядом с однопуткой одиноко лежал на боку ржавый насквозь локомотив без состава, неведомо какой силой спихнутый под низкий откос. Одно из стекол кабины машиниста было цело.

Больше до самого подножья горы не встретилось ничего примечательного. Когда-то железная дорога и вправду уходила в туннель, но, увы, теперь его пасть была завалена многотонным обвалом. Меж гранитных глыб Юрик не нашел ни единой щели, в которую можно было бы протиснуться.

– Гадство, – резюмировал он, оставив поиски. – Опять, блин, переться через верх. Давай отдохнем немного, что ли?

Впервые Юрик заметил, что жена-туземка выглядит уставшей. Но Юмми решительно помотала головой:

– Нельзя, любимый. Надо идти. Надо идти быстро. Это…

– Знаю и без тебя. Мертвый мир.

Глава 35

Когда б вы знали, что теперь вас ждет,

Вас проняло бы ужасом и дрожью!

Что такое дом для человека? Место, куда можно вернуться после долгих дней отсутствия, поклониться очагу и возблагодарить духов за тепло и крышу над головой? Да. Но не только. Друг и верный слуга? Этого тоже мало. Дом – сам часть человека, он недолго просуществует без хозяина. Если человеку без дома плохо, то дому без человека – невозможно. Сгниет и провалится крыша, дожди и плесень иструхлявят стены, и дом умрет. Лишь неглубокая прямоугольная яма, заполненная талой водой по весне и дающая приют семействам грибов по осени, отметит место, где некогда стояло человеческое жилище. Строя дом-землянку, человек делится с ним частью своей души, искоркой, неспособной подолгу жить без человека. Весь опыт жизни Скарра говорил: иначе не должно и не может быть.

Однако здесь это было. Дома в Мертвом мире никогда не имели души. Давно истлела плоть их хозяев, и немногие уцелевшие человеческие скелеты готовы рассыпаться в прах, стоит лишь до них дотронуться, – а жилища целы. Вернее, они мертвы, но так, как мертва скала, покинутая духами камня. Как ствол мертвого дерева, затонувший в омуте и пролежавший на дне сотни лет, иногда не сгнивает, а становится каменно-твердым – но разве живым? Эти дома сами скелеты. Они ими родились, они были скелетами всегда.