Ант Скаладинс - ПАРИКМАХЕРСКИЕ РЕБЯТА. Сборник остросюжетной фантастики

Опять эти трое.

Заратустра Намаганов оброс за неделю щетиной, смотрел тускло, без интереса, кепку надвинул низко на лоб. Неужели еще не продали рака?

Вий стал еще потрепанней, телогрейка совсем мокрая, а он как бы не чувствует этого, даже носом перебитым не поведет. Один этот длинноволосый, что с подбабахом, дергается: сидишь тут, расселся, а он-то думал, это их приятель расселся.

Не походили они на людей, у которых много приятелей, да и обходиться так с приятелями не пристало. Алехин надулся, вытер платком руки (ветровку испачкал). Главное, не дать им спровоцировать себя на драку.

— Если и приятель, — сказал примиряюще, — чего это пинать его так?

И сразу понял: ошибся.

Длинноволосый задергался, рукава засучил.

— А тебе что? Будешь учить нас? Ты лучше знаешь, как нам обходиться со своими приятелями?

И ухватил Алехина за грудки: — Приятелями коришь?

И подпрыгивал, дергался, пытался достать до зубов Алехина, оборачивался на своих корешей: — Приятелями коришь?

Когда Алехин позднее рассказывал мне про случившееся в переулке, он, в общем, ничего не скрывал. Да, трое. Чего лезть в драку против троих? И забор грязный. Его прижали к забору, испачкали всю ветровку.

Он придерживал мужиков: чего, дескать, а услышит милиция! Но им было все равно, особенно длинноволосый бесился. Он, Алехин, запросто мог утопить его в луже, да ведь те двое рядом, черт знает что у них там в карманах Или за голенищами. По рассказу Алехина выходило, что все трое были в. резиновых сапогах Чтобы не сильно пугать длинноволосого, он, Алехин, отступил на шаг, ну, понятно, скользко, упал в лужу. Они вроде как сразу опомнились. Длинноволосый стал помогать, вставай, дескать. А скользко, рука срывается, он еще пару раз падал в лужу. Это сердило длинноволосого: вот не хочет вставать, наклепает потом на нас!

Вроде бы уже втроем стали тянуть, опять уронили. Потом вроде вытащили, прижали к грязному забору, чтобы не упал. Длинноволосый шарфик сорвал с Алехина, грязь с ветровки шарфиком обобрал, а шарфик бросил в лужу. Замарался, дескать. Ты, дескать, ладно, обмоешься. Ты вот рака возьми, не за так, за деньги. Какие деньги? — дивился, отмахивался от длинноволосого Алехин. Вообще не беру чужого. Решил до конца держаться.

Сперва Алехина били, прижав к забору, потом снова повалили в лужу, топтали резиновыми сапогами. Потом из лужи вытянули, опять прислонили к забору.

— Теперь возьмешь?

— А что изменилось-то? — хрипел упрямо Алехин. — Цены упали, что ли? Не надо мне чужого, чужой он мне, этот рак.

— Вот заладил, — у длинноволосого прямо руки опускались. — «Наше — ваше», как попугай. Раз наше, значит, и твое. Не так, что ли?

— Не так.

— А как? — совсем обозлился длинноволосый. — Рак наш, а что твое?

— Ветровка моя, шарфик мой, домик мой, — перечислил Алехин. — Работа моя, земля моя, родина моя.

— Родина? — удивился длинноволосый, даже оглянулся на Вия и Заратустру. — Твоя?

— Ну, наша, — не очень ловко поправил себя Алехин.

— Тебя не поймешь. Твоя — моя, наша — ваша, — ; длинноволосый быстро сунул рака в карман его ветровки. — Ладно, без денег бери. Но на время. Только на время. Только тебе даем. Ты нам сразу понравился. — И не давая возможности возразить, спросил: — А реки, горы, леса, они чьи?

— Мои, — Алехин окончательно запутался. — Наши.

— А море?

— Обское, что ли?

— Пусть Обское.

— Наше.

— А Черное?

— Тоже наше.

— Значит, и твое?

— Значит, и мое.

Черное море, понт Евксинский Алехин любил. Раз пять ездил в Сочи, в Пицунду. Возвращался похорошевший, обаятельный, так говорили его клиентки. А он, загорелый, еще каждое утро тренировал у зеркала улыбку, чтобы действовать на службе наверняка. Черное море — это его море, это точно. Лучшего места, чем этот понт, нигде не найти.

— А лишишься Черного моря, хорошо будет?

Ну, козлы! — Алехин якобы даже рассмеялся. В экологов играют.

Гринпис. Зеленые. Пока что Черного моря хватает и на нас, и на турков, и на румын, и на болгар, как это мы его лишимся? Или они говорят — лишишься? Как это он его лишится? Руки-ноги ему поломают? Так он, Алехин, застрахован, его лучшие врачи будут лечить.

— А вы, — сказал он Заратустре и его корешам, — поедете совсем в другую сторону.

Заратустра и его кореша переглянулись, вроде как не поверили Алехину. Мокрые, телогрейка на Вие прямо раскисла. Рожи тупые. Алехин, прижатый к забору, совсем заскучал. Сейчас бы сидел сухой, чайку бы сварил. Он хныкнул. Получалось, сварил бы сейчас птицу морскую чайку, а он имел в виду чай. И эти зеленые его мучили. Глаза тусклые, без интереса, а гундят, шумят на него: зря, мол, не веришь. Аральского моря вот лишились, Азовского практически лишились, Байкала лишаемся, а еще и Черное потеряем. Вот вспыхнет море и не будет больше его! Совсем никогда не будет.

— Как это вспыхнет? — поразился Алехин их тупости.

— Вот так, — длинноволосый сделал движение, будто чиркнул спичкой. — Пых! И готово.

Алехин якобы даже хохотнул. Обидно хохотнул. Придурки. Море сгорит! Он их за людей уже и не держал — хулиганье, дебилы, подрабатывают на ворованных игрушках. Нашли о чем рассуждать, о море! Пых, и готово! Придурки.

Они видели, что он им нисколько не верит.

— У тебя есть телефон? — спросил длинноволосый.

Алехин помедлил, но кивнул. Телефон был предметом его гордости.

Он, Алехин, стоял в очереди на телефон почти десять лет, а поставили ему «воздушку» в один день и почти случайно. Впрочем, случайности надо самому создавать. В истории с телефоном ему и Вера помогла. Алехин тогда впервые ее увидел, он самолично пробился на прием к Первому. В райкоме особой сутолоки нет, Алехин сперва проник в райкомовскую столовую, а там с какими-то инструкторами в отделы. Тут, главное, вести себя скромно и подобающе. Алехин это умел.

Он дошел до приемной, он вошел в приемную, он чуть — не охнул.

Нельзя сказать, чтобы жизнь Алехина текла скучно, без приключений, всякое бывало, и любовь была. А тут Вера. Ноги длинные, глаза лесные, зеленые, кофточка на ней, юбка — все как на всех, а сама все равно не такая как все. И Алехин ее чем-то привлек. Улыбкой, наверное. Ответив на его улыбку, она пробежала длинным пальчиком по длинному списку и заметила мягко:

— Вы опаздываете, товарищ Алехин.

Он удивился, но виду не подал. Если тут ждали какого-то другого Алехина, значит, поговорят и с ним. Он десять лет просит установить ему телефон, он ждет десять лет, и все безрезультатно. Он, наверное, будет ждать еще десять лет. Алехин так и хотел начать разговор с Первым: сперва заругаться, потом упомянуть Конституцию, потом перейти к своим правам.