Андрей Попов - Обманутые сумасшествием

– Показалось… Итак, я продолжаю. Ты меня вообще слушаешь?

– Пока слушаю.

– Так вот: это я тогда ударил Фабиана по голове, от чего он сломался в первый раз. Но все это лишь предисловие. Какое-то время спустя я зашел к нему в каюту, Линд что-то возился в своем чемодане. Бог с ним, дело хозяйское, но вот что странно: увидев меня, он вдруг резко закрыл чемодан и сунул его под кровать. Я вновь стал допрашивать: что за секреты? Он вежливо послал меня подальше. Догадываешься — куда?.. Тогда я еще раз обвинил его в смерти Оди, и у нас опять завязалась драка. Тут он, выйдя из себя, схватился за нож и стал орать, что убьет меня, если я не уберусь. Ты хоть раз видел Линда, эту статую лишенную эмоций, в настоящем гневе? Среди нас он считался самым уравновешенным, а здесь его словно подменили. И тут я увидел, что в коридоре переходного салона валялся еще один нож…

– В коридоре?

– Да, согласен, очень странно: как он там вообще оказался? Но тогда, ни о чем не думая, я схватил его и бросился на врача. Поверь мне, хоть злость кипела до предела, у меня не было намерения его убивать, хотел просто немного порезать, чтоб больше не выступал. Его горло как-то само подвернулось под мой удар, я метил в грудную клетку… В общем, когда я понял что случилось, было поздно. Линд лежал в крови и тяжело дышал. Добить его у меня не поднялась рука, и я скрылся… Вот и вся история. Интересно было?

– Очень! И складно так рассказываешь! Особенно вот эта цитата: «его горло как-то само подвернулось под мой удар».

– Извини, я не мастер риторики. На собачьем языке выложил все как есть.

Кьюнг неопределенно поглядел на него сквозь обзорное стекло скафандра. Злобы больше не было. Не было, кажется, и желания мести. Но присутствовало в его глазах что-то уничтожающее. Айрант, не выдержав этого томительного взгляда, закричал:

– Ну я тебе клянусь, что к остальным смертям я непричастен! Ни, тем более, к этим проклятым перемещениям трупов! Неужели ты думаешь, что сознавшись в одном, я бы умолчал о другом?!

– В теле Фастера тоже были ножи…

– Не убивал я его!! — динамики, встроенные в шлем скафандра, даже захрипели от этого возгласа.

Таинственная завеса преступлений немного приоткрылась, но это не вносило никакой ясности в суть происходящего, даже наоборот: вселяло еще больше сумятицы и непонимания.

– Какого черта ты так долго молчал? — спросил Кьюнг.

– Не хватало сил признаться… Я бы мог молчать и дальше, и никто бы об этом никогда не узнал. Но, как видишь, у меня еще не до конца погибла совесть.

Опять тишина и тревожная задумчивость… Что дальше делать, и как правильно поступить? Жизнь у обоих не стоила ни цента, смерть невидимкой кружила где-то поблизости, и порой ощущалось ее касание: омерзительное для тела и тошнотное для души. Не будет преувеличением сказать, что они чувствовали себя лишь немногим живее тех, кто уже находился под песками. Паническая незащищенность перед смертоносным НЕЧТО, обитающим на Флинтронне, убивала последние силы. А впереди еще работа, работа, работа…

– Капитан, не будь дураком. Еще раз повторяю: надо сматываться отсюда!

– Я уже говорил…

– Ты корчишь из себя героя! И думаешь, что тем воздвигаешь себе памятник чести! А на самом деле губишь людей, которых мог бы спасти… — Айрант сопровождал свою речь размашистой жестикуляцией рук, как делают проповедники или вдохновенные ораторы. В скафандре это выглядело особенно нелепо, да и делал он это скорее неосознанно-рефлекторно, а не с целью произвести впечатление на публику.

Публика спала беспробудным сном. Кьюнг, даже не глядя в его сторону, раздраженно спросил:

– Что ты имеешь ввиду? Поясни!

Бортмех приблизился к нему вплотную, так что их шлемы со стуком соприкоснулись, а глаза возбужденно горели, скрестив как в поединке взоры.

– Поясняю: больше всего на свете я ценю жизнь, и жизнь эта, по странному стечению обстоятельств, моя собственная! Теперь слушай дальше и постарайся сообразить! Если из-за твоего рыцарского достоинства мы не вернемся на Землю, они пошлют сюда еще одну экспедицию. И с ней будет тоже, что с нами и с «Асторией» — смерть! Причем, эти новые жертвы, бессмысленные и глупые, которые можно избежать провоцируешь ты своей нерешительностью и своим надутым геройством!.. Ведь если мы сейчас умудримся вырваться из этого болота, да еще ухитримся благополучно достигнуть Земли, все им доходчиво объясним, они вышлют сюда специальный исследовательский корабль, оснащенный современным оружием, и сожгут всех этих чертей, если те на самом деле здесь водятся!

– Можно послать радиосообщение.

– И сколько придется ждать ответ?! В подпространстве сигнал идет отсюда до Маяка восемь суток, и примерно столько же от Маяка до Земли. Заметь: это только в одну сторону, а еще назад. Восемь ю четыре, по версии таблицы умножения, будет тридцать два. Ждать тридцать два дня! Больше месяца! Нас к тому времени уже сожрут!.. К тому же, в радиосообщении не уместишь такой объем информации, чтобы придурок Стробстон смог сообразить, что здесь вообще происходит. Если даже мы этого до сих пор понять не можем!

Две неуклюжие фигуры в скафандрах утомленно присели на песчаный бугор одной из могил. Спорили, сами не зная о чем. Даже не спорили, а так… будоражили связь, получая некое успокоение от звуков человеческого голоса, потому что тишина, да еще затянувшаяся, да еще в самом центре вселенского погоста была отравлена каким-то ядом и действовала на психику похлеще шумной рок-музыки. Бывало, иногда они разговаривали друг с другом лишь для того, чтобы не помрачиться умом во мраке окружающего безмолвия. Сейчас необходимо было найти правильное решение, если оно вообще существовало. Понять: где они находятся, от кого или от чего собираются бежать, внести хоть во что-то хоть какую-то ясность было нестерпимым желанием для обоих. Но увы! Сущая в мире темнота, казалось, проникла в мозг, затормаживая там все процессы, помрачая здравый рассудок и делая его неспособным к осмыслению чего-либо.

Кьюнг начал колебаться. Впервые. Но всерьез. Он вспомнил своих родных, ожидающих его на Земле: жену, дочь, сына, отдавшего себя морю вместо космоса. Он вспомнил недавно родившихся внуков, и сердце болезненно заныло. Проснулась томительная ностальгия, а вместе с ней — желание жить, естественное для любого человека, но часто заглушаемое высокими идеями ума. Долго терпя внутреннюю борьбу и смятение воли, Кьюнг все же постепенно начал приходить к выводу, что Айрант прав. Ослиное упрямство здесь никому ничего не докажет. Он в принципе готов бороться с кем угодно, если б знал главное: С КЕМ? Наконец он произнес:

– Ты меня уговорил. Надо взлетать.