Кальде Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

— Спасибо, — сказал Шелк и уселся на вырезанную скамью, не думая о том, как будет трудно встать.

Гиераксдень, говорило письмо Гиацинт. Он попытался восстановить в памяти ее точные слова и не сумел, хотя и помнил их суть. Она не упоминала точное время, но, возможно, имела в виду вечер, после окончания своего похода по магазинам. Часы бармена, несомненно, висят в Клубе; и этот Клуб должен быть таким местом, где люди, главным образом мужчины, сидят и пьют — что-то вроде «Петуха», только для богачей. Маловероятно, что официант поглядел на часы бармена после разговора с длиннолицым, кем бы тот ни был; так что он отметил время минут десять назад. Значит, гиераксдень кончился и начался фелксдень. Если Гиацинт и ждала его (в высшей степени невероятно) — он не пришел.

* * *

— Привет, Сиськи, — сказал Гагарка, выныривая из мрака бокового туннеля. — Он хочет, чтобы мы выполнили план Паса.

Синель повернулась:

— Тесак! Я искала тебя повсюду!

Она, удивив его, бросилась к нему, обхватила его руками и зарыдала.

— Ну, — сказал он. — Ну, ну, Сиськи. Ну, ну. — Она была несчастлива, он это знал, еще знал, каким-то непонятным и беспокоящим образом, что он виноват в этом, хотя и не собирался сделать ей ничего плохого, желал только хорошего и, когда думал о ней, думал с теплотой. — Извини, — пробормотал он и разрешил рукам Тартара крепко обнять ее.

Когда она наконец перестала рыдать, он поцеловал ее — так нежно, как только мог; она страстно вернула поцелуй, вытерла глаза и, сопя и хлюпая носом, сказала:

— Клянусь Гиераксом! Тесак, без тебя мне было так плохо! Одиноко и страшно! Обними меня.

Гагарка смутился, потому как уже обнимал.

— Прости, Сиськи, — попробовал он еще раз, и когда это тоже не помогло, добавил: — Больше я тебя никогда не брошу, пока ты сама не захочешь.

Она кивнула и проглотила слезы:

— Все пучком, пока ты будешь возвращаться.

Он заметил ее кольцо:

— Это то самое, которое я дал тебе?

— Ага, спасибо. — Отступив назад, она подняла руку выше, чтобы он смог распознать кольцо, хотя при слабом свете затуманенных зеленоватых огоньков сделать это было невозможно. — Я люблю его, но ты можешь получить его обратно, если тебе нужны бабки.

— Мне стыдно, но я точно дал тебе его?

— Ты забыл, а? — Она внимательно поглядела на него. — Потому как ударился головой. Или, могет быть, какой-то бог овладел тобой, как Киприда мной? Мне до сих пор трудно вспомнить все, что случилось, когда боссом была она или Сцилла.

Гагарка покачал головой, обнаружив, что она больше не болит:

— Никакой бог меня не имел и не хотел, вообще. Лилия. Ни хрена не знаю о Киприде, но ты-то точно была другая, когда была Сциллой.

— Мне кажется, что какая-то часть оставалась мной. Держи меня покрепче, могешь? Мне холодно, по-настоящему.

— А твой солнечный ожог? Он больше не болит?

Она покачала головой:

— Чуть-чуть. Я уже начала шелушиться. Орев, прежде чем улететь, пытался содрать отслаивающуюся кожу, но я заставила его перестать.

— Где он? — Гагарка поглядел по сторонам.

— Наверно, с патерой и Кремни. Тур сделал копыта, и они поскакали за ним. И я, но тут мы пришли к развилке, сечешь?

— Конечно. По дороге я видел уйму.

— И тогда я подумала, что они больше не будут искать Гагарку, а я хотела тебя найти. Так что я вроде как пошла медленнее, и, когда они пошли в один коридор, я пошла в другой. Кажись, птица с ними.

— Так это ты меня звала.

Синель кивнула:

— Ага. Орала, пока горло не надорвала. Ох, Тесак, я так рада, что нашла тебя!

— Мы нашли тебя, — серьезно сказал он. — Почему я убежал, Сиськи… — Он замолчал, массируя большую нижнюю челюсть.

— Ты кого-то увидел, Тесак. Или ты подумал, что увидел. Я это поняла, и патера так сказал.

— Ага. Моего брата Дрофу. Он — покойник, сечешь? Только он появился здесь, внизу, и разговаривал со мной. Я мог бы сказать, что он не настоящий, что вроде как мне снился, но я не уверен. Могет быть, он и появлялся. Сечешь, что я хочу сказать?

Казалось, серые стены из коркамня сгрудились вокруг нее.

— Да, думаю, что да, Тесак.

— Потом он ушел, и мне стало хреново, как тогда, когда он умер. И вот через два, могет быть три часа, я опять увидел его, махнул ему рукой, закричал и попытался догнать его, только никак не мог. И я заблудился, но мне было наплевать, потому как я искал Дрофу, а его не было нигде. И тогда я наткнулся на этого бога. На Тартара. По большей части я называю его Ужасным Тартаром, потому как не могу правильно выговорить другое.

— Ты встретил бога, Тесак? Вроде как ты встречаешься с кем-то на улице?

— Ага, типа того. — Гагарка сел на пол туннеля. — Сиськи, могешь сесть мне на колени? Как ты делала раньше? Мне бы хотелось.

— Конечно. — Она положила гранатомет и села, скрестила длинные ноги и откинулась в его объятиях. — Так действительно лучше, Тесак. Намного теплее. Только я больше так не делаю, потому как знаю, что я довольно тяжелая. Орхидея говорит, что я становлюсь жирной. Она сказала это пару месяцев назад.

Он крепче сжал ее, наслаждаясь ее мягкостью.

— Это она сама жирная. По-настоящему. Не ты, Сиськи.

— Спасибо. Этот бог, которого ты встретил. Тартар, верно? Он для тебя как Киприда для нас, а?

— Ага, только он один из Семи.

— Я знаю. Тарсдень.

— У него тут целая куча всего, рядом с нами. И, самое главное, он — бог ночи. Где мрак, там и он. Сны — тоже он. Ну, я хочу сказать, что любой бог может посылать сны, если захочет; но обыкновенные, которые выглядят так, как будто их никто не посылал — это его. Я называю его Ужасным Тартаром, потому как ты должен говорить ужасный или что-нибудь в этом роде, иначе майтера размажет тебя по полу. Зуб даю, он может разрезать любого на куски, но со мной он — свой парень. Он пришел сюда, чтобы показать, как найти тебя, выйти отсюда и все такое. Сейчас он прямо здесь, рядом с нами, только ты не можешь его видеть, потому как он слепой.

— Ты хочешь сказать, что он здесь, с нами? — Синель широко раскрыла глаза.

— Ага, сидит справа от меня, но