Генри Олди - Клинки Ойкумены

Иногда, в секунды просветления, а может, безумия, Диего казалось, что рапира удлиняется, впитывая его бешенство. Вырастает на пядь, продлевая укол, размазывается струйкой мушиного роя, пронизывая оборону дона Фернана. В такие моменты Пераль окончательно терял рассудок – плоть продолжала бой, а сознание взлетало к небесам воздушным шариком, наполненное чужим дыханием.

…протезы. Биопротезы вместо рук.

Мальчик кричит. Рот распялен в беззвучном вопле. Рядом, большей частью выехав за границы воздушного шарика, виден какой-то механизм. Станок? Вертятся шестерни, окрашенные багрянцем. Перемалывают кости, кожу, мясо. Кто-то накладывает мальчику жгут: торопится, иначе ребенок истечет кровью. Калека, калека, безрукий калека…

Медицинский бокс. Нет, это не Эскалона. Это далеко, там, где даже время летит вскачь, далеко обогнав медлительные эпохи Террафимы. Врачи Ойкумены отрабатывают свой гонорар. Они трудятся над мальчиком, у которого теперь есть руки. Две прекрасные руки, их не отличить от настоящих, если ты не дипломированный биопротезист. Чуть сильнее, чуточку быстрее, самую малость крепче натуральных – в рамках допустимого, так, чтобы не выйти за пределы естественного, создав мальчику уйму проблем в будущем.

Мальчик берет стакан с водой. Мальчик завязывает шнурки. Мальчик карабкается на дерево. Управляет аэромобом, мечет нож, ласкает собаку.

Мальчик берет шпагу.

– Протезы…

В глотке клокотало. Слова храпели, брызгали пеной, будто загнанная лошадь.

– Твои руки, твои сильные руки…

На краткий миг дон Фернан замешкался. Этого хватило: кинжал полоснул его по ребрам. Вряд ли рана была опасна, но Диего как живой воды хлебнул. На маэстро уже висело не менее полусотни фунтов лишнего веса. Нейтрализатор, будь он проклят – будь он благословен! – с бесстрастностью гематра фиксировал все достижения гранда Эскалоны. К счастью, общая тяжесть «отметин» распределялась равномерно, позволяя сохранять баланс тела и скорость перемещений. Хуже обстояло с лёгкими: Диего начал задыхаться.

– Гори в аду!

Исчезли входы в меру и выходы из меры. Сгинули позиции. Прахом пошли выпады и отскоки. Осенними листьями осыпались кварты и терцы, финты и ангаже. Что осталось? Один сатана знает, что осталось, знает, да не скажет. Рапира удлинилась на целую ладонь ярости. Сталь напилась бы крови, ярость пила иное.

… медицинский бокс.

Это Эскалона. Центр неврологии в ларгитасском квартале.

– …выраженные общемозговые нарушения. Угнетение сознания, грубый очаговый неврологический дефицит…

– Доктор, говорите так, чтобы я вас понял.

– Ваш отец очень плох.

– Сколько времени вы ему даете?

– Трудно сказать. В любом случае, мало.

Клинок рапиры содрогнулся от мощного удара.

– Маркиз де Кастельбро… Твоего отца хватил удар?

Второй удар, мощнее первого. Удары перекликались через колоссальное пространство: те, что пытались достать Диего Пераля, и тот, что отправил к праотцам старого маркиза, любителя бить палками дерзких поэтов.

– Ты бросил отца умирать? Ты полетел ко мне, да?!

– Ты…

Откуда, спрашивали глаза графа. Откуда тебе это известно?! Во взгляде дона Фернана осталось мало человеческого: смерть, страх и вопрос, на который у Диего не было ответа.

– Диего! – крикнули от двери. – Я здесь!

И лязг клинка, выхваченного из оружейной стойки.

К чести графа, он не промедлил ни мгновенья. Взлетев, дага кувыркнулась в воздухе – и опустилась лезвием в ладонь хозяина, чтобы вновь отправиться в полет. Поймав луч света, шустрая молния скользнула к входу в зал. Она еще не успела поразить цель, когда шпага дона Фернана, взломав защиту маэстро, вонзилась Диего в пах, чуть выше лобковой кости. Вернее, вонзилась бы, если бы не бдительность нейтрализатора. От тяжести, соответствующей смертельному ранению, Пераль-младший рухнул на колени, а там и лицом вниз. Живот прижало к покрытию так, словно маэстро, забыв обо всем, истово совокуплялся с землей.

Рапира выпала из руки, откатилась к тренажеру.

– Гори в аду…

После этих слов, в точности соответствующих пожеланию самого Диего, адресованному графу, дон Фернан ринулся вон из зала. Он не задержался, чтобы отключить нейтрализатор и добить беспомощного противника – на бегу подхватив чехол, нынешний глава рода Кастельбро мчался так, словно легион чертей гнался за ним по пятам.

Диего приподнял голову. От падения в черепе гудели колокола. Зрение сбоило, но быстро восстанавливалось. Возле двери, скорчившись в позе зародыша, лежал человек. Когда Диего сумел рассмотреть, кто это, он понял, что Фернан прав.

Я в аду, сказал себе Диего Пераль. Я в аду, и гореть мне вечно.

Волоча все каторжные ядра, какими наградил его нейтрализатор, и собственную жизнь в придачу, он полз к выходу, зная, что выхода нет. Он бы завыл, но Господь отказал маэстро даже в этой малости.

С точки зрения Фриша, здание университета Бунг Лайнари было спроектировано крайне нерационально. Радиально-цилиндрическая конструкция с концентрическими круговыми коридорами была бы гораздо удобнее – и для студентов с преподавателями, и для троицы инорасцев, пробиравшихся сейчас к спортзалу. Коридоры корпуса представляли собой хаотический трехмерный лабиринт, лишенный всякой видимой логики построения. Задача абсурда: если, к примеру, ты хочешь попасть в помещения четвертого этажа левого крыла, зачем тебе для этого нужно сначала подняться на шестой, а потом спуститься на два этажа по отдельной внутренней лестнице?

Гиль Фриш не знал ответа на сей вопрос. Как и на другой, более важный: что происходит в зале? Какофония схватки, извергаясь из наушника, ничего не объясняла. Очередной лязг. Очередной вскрик.

Тишина.

Фриш заставил себя не ускорять движение. При ходьбе в прежнем темпе они войдут в спортзал через одну минуту семнадцать секунд. В любом случае, они опоздали. Спешить не имеет смысла. Шорох. Хрип. Стук двери. И снова – хрип, шорох. Значит, еще не все кончено.

Торопливые шаги – не в наушнике, в коридоре.

Чередование полос бледного света луны, льющегося из высоких окон, и глубоких теней от межоконных простенков превращало коридор в призрачную «зебру» пешеходного перехода. Оба конца «зебры» терялись в темноте. Уходили в никуда, в бесконечность, в «кротовые норы» галактических червоточин. Мар Фриш отметил странность образов и сравнений, возникших у него в мозгу, но анализ причин, их вызвавших, отложил на будущее. Мрак в дальнем углу коридора шевельнулся, от него отделилась человеческая фигура, замерла в раздумьях – и устремилась навстречу поздним гостям.