Роман Шебалин - Мышиная Радуга

- бестолку о бестолковом!

Бестолковые проносятся со своими кастрюлями, башмаками, листовками, котлетами и рефлекторами: останавливаться на каждом, до чего можно дотронуться, что можно лизнуть, на что можно слезу капнуть, хватать предмет жадно руками, глазами, ртом, постигая мыслями некую суть его, позже осознав дельную, скажем, поверхность свч-овой печки, ух-ты! - сколь жива она! - нищего поднять в переходе, крикнуть: я понял естество предмета!.. Гермафродитная субстанция, воняющая, не скажем - чем, засопит носом, может, посмотрит на Вас. И зачем? Чтобы, поморщившись, вынырнуть потом вон, на воздух...

Запиликает телефон в кармане.

Уф...

Вечер уже. Москва лиловеет. Розово-сеpая, она плавно исполняется синюшно-кpасной дымкой и погружается позже в мутную фиолетовую дрему. Раскачивается, ввинчиваясь в землю. Плавно пляшут на стенах домов, на стеклах витрин прохожие, прыскают на них искры фиолетовых фонарей, размотается чей-то шарф, вспыхнет окно и еще одно, и еще...

Но вы бредете по улицам...

Они помнят себя сами.

В детстве были деревянные карусели, они тоже скрипели, раскачиваясь, вы надысь в своем дурацком длинном пальто было влезли в эдакую, качнуться решили - нет: вросла в землю. Вы ухватились за стальной обод руками и подумали: перчатки бы надеть, холодно; и зажглись окна над вами. И стало как-то неудобно, стыдно: что это я... как маленький.. И вы покинули дворик.

Спокойной ночи, Похма!

Но когда-нибудь, когда вас не будет уже никогда, когда там, за великой рекой, вы умрете, но проснетесь снова, потому что ваша маленькая вечность вновь захочет немножечко жить, тогда и только тогда вы вновь возвpатитесь к вашей детской, почти игpушечной Яузе... Зузе-зузи... Слушай, Ленин, меня, милый...

Зуло-ло, зи-ла-ло!..

Я заговариваюсь словно - слова, такие родные порою, знакомые, славные, вдруг - ах! - вспугнули их будто - зверей плотоядных - охотники, врассыпную: искрами смыслы из под копыт их - всполохами - и тают в пространствах: куда вы?!

Но: прочь, старое!..

Слова, слова, - нет, как же так!

Слыв, слав... сла... сло!.. Заламываю руки, словно в степь ненасытную кричу: постойте, стойте вы!

Гоpод соpвется вдруг ветpом южным - к севеpу! Дома, деревья, фонари сорвутся: ниц!

На земь ненасытную: рухну. Бурьян, ковыль - перед глазами замелькают, вдруг - вырастут, вознесутся до небес, и - небо с землею перевернутся!

Рухну - небо с землею: перевернуться!

Небо, земля - обратись во мне словом!

Руку протяну. На легкую ладонь слетит облако. Древнее слово.

Эй, Похма, кто ж учитель мой?

Время улыбнется: знай. Нет! Знать - не хочу. Улыбнусь, протяну ладони, отшатнусь: учитель! Знать

тебя не хочу! Брошусь вовнутрь... Домой!

Прочь - от срамных каруселей жестокого пошлого веселия, - долой: нищих с безумными бедами, с их тревогами, страхами, с их бесконечными гортанными правдами!..

Улыбнись на прощанье мне, грязь, - я не любил тебя! нет, не любил тебя - никогда, потому... потому что...

Потому что - нет тебя, слепенькой!

Ты - чужой сон.

Я: глаза закрываю - кромлех кружит меня.

Благодарю.

Но благодарю - за крутни сияющих листьев, под ногами, когда - бегу, путаясь под ногами - шелестя и похрюкивая - ангелы... нет - ангелки... ангелушечки - золоторозовые, крылатенькие

- хрюшки-листья ангелочки под ногами вертятся - просятся: что-то что им?

Благодарю.

Прочь!

Мы не успели: уснуть, убежать, раствориться, себя убить - не успели: но - прочь тогда, прочь!

Нет никого!

В тебе заговариваюсь, словно, я - Озирис, Изида - ты! Ты разверзаешь меня; разъятый, прижимаюсь я в страхе к стенам, пластаюсь по стенам: возьми меня, камень.

Нет, не берет камень.

Тогда убей меня старое!..

В переулках, в арках, в подъездах, на лестницах, на чердаках, - эхо: словами раскатится: ты - тьмой - ты - тьма!

Кромлех кружит меня; мы - чужой сон.

Тьма моя, Москва старая.

На сегменты разъятый кромлеха, я - в колесе, жду алхимического соития с тобой, Москва. Я - в смерти бессмертен, ты - бессмертна смертью моей: сон настанет. Работаю в сером. Улыбаюсь как Ленин.

...Мы спим. Нет, кажется нам, что мы спим. Вот славно, - ведь во сне мы улыбаемся: нас нет. Смотрите же: в старинном зеркале отразятся еще и еще, и опять - наши верные вещи: стулья, шкатулочки, блеклые картинки на стенах, зашевелятся в толстых книгах собранные когда-то ребенком осенние листы, - мы их не помним? Нам еще кажется, что мы живы?.. Слушайте - вот то, что есть Москва: домашние вещи и там, ничто за окном, и здесь - в зеркале, - ради них можно не быть. И в глубине рассыпающихся зданий, в темноте легкого покоя - мы всегда далеко, мы дышим водой: мы бессмертны. Солнце серое, мышиное, Москвой искрится на ветру.

Я древен...

Светит нам, клубясь, растворяя нас в себе. И тогда на миг - мы видим себя: радугу, серую радуга: и нас нет - нигде, нигде, никогда.

февраль 1998г.