Андрей Столяров - Маленький серый ослик

- Возражений нет, - ответил Манаев.

Ему было хорошо, "Волгу" уютно покачивало, сиденья были мягкие, убаюкивающие, из-за опущенного бокового стекла налетал свежий ветерок. Настроение было потрясающее. Даже выпить не слишком хотелось. Тем более, что перед выездом они приняли посошок на дорожку. Видимо, эта последняя доза ещё чувствовалась. Потому что сохранялось ощущение полета. Его беспокоила только мысль о директоре. Как они его оставили. Потому что они оставили директора под столом. Причем, ноги его торчали оттуда, как грабли, - оба ботинка исчезли, а ступни в сиреневых гладких носках рефлекторно подрагивали от смеха. Впрочем, и смеха, как такового не было. Смеяться директор уже не мог. Он лишь слабо икал - через равномерные промежутки времени. Манаев побаивался за него. Как бы чего не случилось. Правда, там хлопотала Валечка. И можно было надеяться, что она разберется.

- Нет у меня возражений, - повторил он.

Машина замедлила ход, проскочила ворота, где на неё внимательно посмотрели солдаты в военной форме, и, чрезвычайно изящно, с каким-то отточенным мастерством описав кривую вокруг нескольких древних зданий, остановилась у широкого каменного торца, в циклопической кладке которого довольно странно выделялась современная казенная дверь.

- Приехали, - сказал шофер.

Эти слова как бы послужили сигналом. Все сразу ожили. И прежде всего министр, который, словно внезапно очнувшись, завертелся по сторонам, видимо, соображая - где он и что, а потом, требовательно поглядев на Манаева, сказал с непререкаемой начальственной прямотой:

- Ну что, Константин? Давай - на ход ноги... - А когда приняли по пятьдесят грамм из бутылки, заначенной Манаевым у директора, то опять отдулся и, вернув шоферу алюминиевый стаканчик, вынутый из бардачка, четко, тяжеловесно подвел итог:

- Вот теперь, по-моему, можно двигаться...

Все лицо его вдруг заполыхало от прилива крови.

- Мокей Иванович!.. - извиваясь на переднем сиденье, простонал референт.

Но министр только с досадой махнул рукой:

- Помолчи немного, Павлуша! Надоел! Что ты, понимаешь ли, мне все время указываешь? Мне, понимаешь ли, не надо все время указывать. Я, понимаешь ли, и сам могу указать!.. - Он в упор посмотрел на полинявшего от неожиданной выволочки референта и, как будто нащупывая что-то невидимое, пошевелил в воздухе тупыми мясистыми пальцами. - Дай-ка тут это... Ну - сам знаешь, чего...

Референт сейчас же выщелкнул ему на ладонь крупную зеленоватую капсулу в поблескивающей оболочке, министр проглотил её и некоторое время сидел, точно прислушиваясь. Потыкал в Манаева своей лопатообразной ладонью:

- И ему - тоже... Не бойся, Константин. Это, понимаешь ли, от запаха. Чтобы запаха, понимаешь ли, не было... Японская, понимаешь ли, штучка... Давай, не робей!..

- Последняя упаковка, Мокей Иванович!.. - плачущим голосом сказал референт.

Министр покряхтел.

- Ох, жадноват ты, Павлуша. А ведь сорока ещё нет... Жадноват, жадноват... Не наша это психология... Ну - выпишу тебе командировку в Японию, съездишь - привезешь пару ящиков. - Он ещё покряхтел, собираясь с силами. И довольно-таки энергично потряс рукой. - Все! Пора за работу!..

Манаев с трудом проглотил капсулу. Последние пятьдесят грамм колом стояли у него в горле. Вероятно, они были лишними. Разумеется, они были лишними. Он даже испугался, что кол этот сейчас вырвется из него наружу. Но, к счастью, ничего подобного не произошло. Потому что когда он судорожно, против воли, сглотнул, то деревянная напряженность внутри вдруг ослабла: как-то осела, подтаяла, расползлась - теплая радостная волна прошла по телу. Появилось второе дыхание. Мир распался на фрагменты.

- Вперед! - сиплым басом сказал министр.

Кое-как они выкарабкались из машины. Причем, министр, распрямляясь, ощутимо пошатнулся, и Манаев поддержал его, схватив под локоть. Референт не успел поддержать, а Манаев - успел. И министр покивал ему весьма благосклонно.

- Молодец, - снисходительно сказал он. - Я вижу, что исправляешься, Павлуша...

И не дав Манаеву объяснить, что он вовсе не Павлуша, властным движением отстранил его и, как солдат на параде, отбивая шаг, проследовал в огромный прохладный, отделанный розовым мрамором вестибюль, где из-за барьера, подтянутый до боевой готовности, сразу же вырос офицер с нарукавной повязкой и, отчетливо откозыряв, спросил - очень внятно, но почему-то вполголоса:

- Извините, пожалуйста. Вы к кому, товарищ?..

- Мне - назначено, - ответил министр гулким шепотом. И неопределенно потыкал указательным пальцем куда-то в сторону Манаева. - А это - со мной...

Ошеломленный референт пискнул, как мышь, необыкновенно засуетился, пытаясь втиснуться между Манаевым и министром, но то ли растерялся от неожиданности, то ли попросту не успел: офицер на секунду замер, напряженно всматриваясь, а затем ещё раз отчетливо откозырял:

- Товарищ Бочкин?

- Так точно!

- Проходите, пожалуйста, товарищ Бочкин!..

Манаев опомниться не успел, как оказался по другую сторону барьера. Он не знал, что ему делать. Он видел деревянную удаляющуюся спину министра, разумеется, и не подумавшего оглянуться, и одновременно, краем глаза мятущегося референта, который, стараясь не привлекать внимания, исполнял перед барьером какой-то сложный мучительный танец - приседая, протягивая беспомощные руки.

- Папочку, папочку возьмите!.. - рыдал он.

Манаев, наконец, сообразил и принял из влажных ладоней кожаную темно-синюю папку с вензельным тиснением. Из неё высовывались уголки документов.

- Умоляю тебя! - панически шепнул референт. - Все - фиксируется... Ни одного лишнего слова... Костя... Друг... Постарайся... Чтоб - хоть как-нибудь пронесло!..

Синие зрачки его пульсировали, как у сумасшедшего. В уголках нервных губ скопилась слюна.

- Ставь бутылку! - тут же потребовал Манаев.

И референт, на все соглашаясь, затряс головой:

- Две!.. Четыре!.. Сколько угодно!.. Всю жизнь тебя поить буду!..

Кажется, он даже прослезился. Лицо его сморщилось, как печеное яблоко, а из горла вырвался тоненький детский всхлип, он ещё что-то бормотал, цепляясь за папку - вероятно, уговаривал, давал советы - Манаеву некогда было разбираться: министр уже поднимался на второй этаж, поэтому он, все-таки выдрав папку, скоренько пообещал референту, что, конечно, все будет в порядке, и, не дослушав дальнейшего лихорадочного бреда, кинулся через вестибюль к пустынной мраморной лестнице.

Ему казалось, что он парит на бесшумных крыльях. Последние пятьдесят грамм вовсе не были лишними. Разумеется, они не были лишними. Они вернули ему ощущение полета.

Правда, полет этот чуть было не был прерван в самом начале. Потому что когда Манаев, не чувствуя ног, вознесся до второго этажа, то он увидел, что там, в коридоре, покрытом ковровой дорожкой, под торжественными портретами, обрамленными золотом и стеклом, расположена ещё одна поперечная загородка, и внутри неё сидит точно такой же подтянутый крепенький офицер с золотыми погонами и с красной нарукавной повязкой дежурного.