Томас Диш - Щенки Земли
(Прошу простить мне, дорогой читатель, эти небольшие отступления от прямого пути повествования. У моей теологии особый норов, и мне еще предстоит научиться держать ее повод покрепче.)
Вскоре после нас в соборе появилась одинокая прихожанка: молодая леди неопределенного возраста (я дал ей восемнадцать, но вполне мог ошибаться) в невероятного покроя одежде, а ее бледности позавидовала бы любая гейша. Она перекрестилась и пошла по центральному проходу такой нетвердой поступью, что при каждом ее шаге делалось страшно – не упадет ли, хотя широкая юбка с кринолином могла бы смягчить удар об пол. Черные волосы прихожанки были искусно уложены в сложную прическу, венчавшуюся шляпкой еще более сложной конструкции – неимоверное переплетение ткани, цветов, драгоценностей и папье-маше; в привлечении внимания верующих это сооружение могло бы соперничать с алтарем. Стало даже немного стыдно, что, кроме нас с Плуто, некому восторгаться его великолепием. Когда явившийся нам крик моды добрался до самой передней скамьи нефа, его носительница опустилась на колени (мне сперва показалось, что она все-таки упала), достала из сумочки небольшую книгу в черном переплете, открыла ее и углубилась в набожное чтение.
Мы почтительно приблизились к ней, сомневаясь, правильно ли было появиться в таком месте неодетыми. Это было моим первым в жизни ощущением вины, и оно мне не понравилось.
Плуто робко протянул руку и осторожно потянул леди за пышный рукав, чтобы привлечь ее внимание, и эта женщина (теперь было заметно, что она не столь молода, как показалось сначала) удостоила нас своим холодным взглядом.
– В чем дело? Вы не видите, что я читаю? Почему бы вам не побеспокоить какого-нибудь робота? Они для этого и существуют. Ну, полно стоять разинув рты. Что вам нужно? Говорите!
– Бога ради, мисс, – заикаясь, заговорил Плуто, – мы новые щенки и не знаем, куда идти.
– К роботу, конечно. Неужели я похожа на робота? Или это место, – державшей маленькую черную книгу рукой она обвела громадное пространство собора, – напоминает классную комнату?
– Не могли бы вы отвести нас к роботу? Видите ли, мы заблудились.
– Отвяжитесь! – воскликнула женщина
С первого взгляда было ясно, что с Роксаной Пруст происходит что-то страшное. Под меланхолией, которой она окутывала себя, таилась бушующая агрессивная сила.
Почти постоянно ее обуревали эмоции. Казалось, ей совершенно безразлично, какого они свойства, лишь бы их было как можно больше и кипели бы они как можно дольше. Еще до того, как мы отвлекли ее от чтения, она плакала над книгой, и даже когда стала отчитывать нас, в уголках ее темных глаз подрагивали слезинки. Кожа возле глаз сложилась в целую дельту морщинок, словно в напряженном стремлении в любой момент выдавить слезу. В профиль ее нос выглядел крупноватым, но хорошо очерченным. Небольшой, немного недоразвитый подбородок подрагивал в моменты напряжения – то есть почти всегда. Она носила множество украшений, особенно колец, видимо полагая, что обилие декораций компенсирует скромные масштабы ее личности. При всем этом она ухитрялась внушить ощущение своеобразной красоты, редкой и очень хрупкой.
Плуто не выдержал напряжения и заплакал… но я заподозрил, что не без некоторой доли детского притворства.
– Н-но м-мы заблудились! Мы – сироты. Мы совсем одни!
Дельтавидная сеть морщинок Роксаны сузилась от усиленной работы мысли:
– Как, вы сказали, вас зовут?
– Мое имя Плуто, а он – Белый Клык. Это мой младший брат.
– Назови свою фамилию, детка!
– Уайт.
– Вы – дети Теннисона Уайта? Самого Теннисона Уайта?
Плуто кивнул. Роксана издала звук, напоминавший крик, с которым хищная птица устремляется на полевую мышь.
– Ах вы, бедненькие, ах, мои дорогие! – Своды собора еще вторили эхом этому крику, а Роксана уже отложила книгу и погрузила нас с Плуто в темноту складок своего платья, словно поймав в сети. – Почему вы не сказали сразу? О мои маленькие любимцы! Ах, вы мои милые!
Продолжая эти ласки и прибегая к множеству известных ей способов выражения приязни, она повела нас с Плуто из собора. Только когда мы уже дошли до бронзовых дверей, она спохватилась о своей маленькой черной книге. Окинув нас оценивающим взглядом, она ткнула в мою сторону унизанным кольцами указательным перстом:
– Сбегай-ка за моей книгой, сможешь найти ее? Одна нога здесь, другая там.
Я был рад доставить ей удовольствие и хотя бы на некоторое время избавиться от назойливого запаха: казалось, она вылила на себя полный флакон духов и высыпала всю пудру, какая у нее была.
Найдя книгу Роксаны, я из любопытства раскрыл ее на титульной странице и обнаружил, что это вовсе не молитвенник, как я полагал, а что-то на французском языке под совершенно незнакомым мне названием «В поисках утраченного времени (Том V: Узница)» какого-то Марселя Пруста.
Помимо роботов и обучающих машин, львиную долю ответственности за наше образование взяла на себя Роксана Пруст. Tant pis[1]. Она обучала нас французскому, читая длинные выдержки из многотомного произведения своего любимого писателя, фамилию которого взяла себе. Даже сейчас, стоит мне закрыть глаза, и я тут же слышу ее визгливый нравоучительный голос:
– Пруст! Пруст – это величайшая духовная сила нашей эпохи! Никто не обладал таким даром проникновения в глубины, поистине бездны человеческого характера. Никто! Только Марсель Пруст!
Иногда я сомневался, прочитала ли она за всю свою жизнь еще хотя бы одну книгу, кроме «В поисках утраченного времени». Она преподавала нам историю литературы, сравнивая всех писателей только с Прустом. (Равных ему не было.) Если бы ей пришлось обучать нас математике, она наверняка ссылалась бы на Пруста.
Роксана презирала всех остальных романистов, делая лишь одно исключение: презрение не распространялось на Папу.
– Он определенно обладал некоторым литературным профессионализмом, – проинформировала она нас вскоре после нашего прибытия в Питомник. – Я не сомневаюсь, будь у него возможность продолжать, он смог бы извлечь пользу из примера Пруста.
Вероятно, особое отношение Роксаны к творчеству Папы проистекало не только из самоотверженной заботы о развитии наших литературных вкусов. Она прекрасно понимала, что ее таланты не могут быть по достоинству оценены в питомнике Шредер, где воспитательный акцент делался только на достижении физического совершенства. Роксана тосковала в интеллектуальном мраке Шредера во многом точно так же, как три сестры Чехова в провинции, неустанно мечтавшие о том волшебном, невообразимо прекрасном дне, когда они смогут перебраться в Москву. Москвой для Роксаны были астероиды, и она жила надеждой, что мы с Плуто, сыновья знаменитого Теннисона Уайта, поможем реализовать ее мечту скорее, чем собственные ограниченные знания и родословная, от одного упоминания которой она заливалась краской стыда. (Роксана родилась в находившемся неподалеку от питомника фермерском доме, хозяева которого носили не сулящую счастья фамилию Скунс.)
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});