Томас Диш - Щенки Земли

Как ни желай, добиться появления Сворки было невозможно. Подобно благодати, она нисходила как дар или не возникала вовсе. Как часто любимец, даже будучи на Сворке, по­лучал лишь такую силу связи, которая всецело определялась прихотью или доброй волей Господина. И здесь я должен решительно заявить еще об одном широко распространенном заблуждении: не все Господа одинаковы. Они разные и обладают индивидуальностью, что вам сможет подтвердить всякий любимец, имевший не одного Господина. Некоторых, каза­лось, серьезно беспокоило благополучие их любимцев. (Насколько широк круг интересов Господина, любимцу не дано было знать, потому что его собственный интерес ограничивал­ся лишь отношением Господ к ему подобным.) Другие просто помещали их в питомник и оставляли томиться там, нимало не заботясь о Сворке и не устраивая для них никаких испы­таний. Именно таким был Господин питомника Шредер.

Нас с Плуто отправили в питомник Шредер через неделю после жестокого убийства отца. Кли сказала нам, что это ненадолго, а потом она заберет нас. Может быть, у нее дейст­вительно было такое намерение, но я всегда чувствовал, что на деле она подстать мачехе Гензеля и Гретель. Кли, несомненно, знала, что представляет собой питомник Шредер, – ведь мы сами слышали ее возмущение этим заведением в разговоре с несчастным отцом. Мы бы­ли уверены, что Папа ни за что не оставил бы нас в таком безрадостном месте. Но Кли с ухо­дом со сцены Папы потеряла всякий интерес к двум прижитым с ним щенкам.

В чисто физическом плане о нас, конечно, заботились хорошо. Это я должен признать. В питомнике Шредер (построенном на месте небольшого одноименного городка) был пре­восходный гимнастический зал, имелись теплый и холодный пруды, крытый теннисный корт и лужайка для гольфа, тоже крытая; там работали прекрасные роботы-тренеры по всем видам спорта, а рацион питания составлялся с той изысканной простотой, которая удовлетворяла самый тонкий вкус. Наши комнаты – и общие, и личные – были просторны, полны воздуха и света. Центральной архитектурной достопримечательностью питомника – жемчужиной, пе­ред которой меркло все остальное, – был реконструированный в мельчайших деталях нью-йоркский собор Святого Джона. (Зачем? Почему не собор Парижской Богоматери? – это ме­ня всегда удивляло.) Реконструированный собор окружали многие акры английского парко­вого ландшафта с площадками для игр. Естественность была во всем, она составляла стиль жизни и вполне вписывалась в удобства нашего пребывания в питомнике. Летом воздух фильтровался и охлаждался, а зимой купол питомника согревал нас и на несколько часов продлевал светлое время суток. Этот купол имел диаметр полтора километра; в его пределах наша комфортная жизнь была защищена от враждебных посягательств Дингов.

Такое существование могло быть идеальным, если бы наш Господин по-настоящему о нас заботился.

Любимая Матушка проводила нас до ворот питомника Шредер на закате осеннего дня. Растительность за пределами купола уже пожухла, ветви деревьев оголились; внутри трава оставалась зеленой, как в середине лета, а листва деревьев приобретала багрянец и опадала в такой последовательности, что увядание никогда не могло возобладать над появлением мо­лодой поросли. Любимая Матушка послала нам воздушный поцелуй и, завертевшись, подоб­но мадонне Бернини, в спиралях золотого света в стиле барокко, стала подниматься в синее октябрьское небо. Ее фигура уменьшилась до крохотной точки, затем исчезла вовсе, и мы почувствовали, что Сворка оставила нас (ни один Господин не мог простирать свое влияние далее двух десятков километров). Наши разумы остались голыми в этом чуждом мире, став­шем сценой кровавой гибели нашего отца. На доброжелательность этого мира рассчитывать не приходилось.

На полпути в глубь питомника мы разглядели шпиль собора. Полагая, что это админи­стративный центр, мы двинулись к нему по ухоженной гравиевой дорожке вокруг зеленого поля, на котором проводились легкоатлетические состязания. Пятеро юношей плотной груп­пой бежали по грунтовой дорожке, но ни один не мог оторваться от остальных больше, чем на несколько метров, чтобы не быть кем-то настигнутым. На некотором удалении от них другие молодые люди метали диск и копье, а на примерно равных расстояниях друг от друга, превратив зеленое поле в подобие ткани в горошек, расположились борцовские пары; до нас долетали резкие звуки, издававшиеся борцами во время особенно напряженных усилий. Все спортсмены были светловолосыми; их загорелые тела полностью соответствовали стандарту, который Микеланджело разработал для своего Давида. Нам с Плуто в голову не пришло на­рушать сие великолепное зрелище и отвлекать этих красавцев своими вопросами о дороге. Это было бы равнозначно кощунственной мысли переставить китайские статуэтки на камин­ной полке дома, в котором оказался впервые. Мы продолжали уныло тащиться к пристанищу Святого Джона.

Господин Ганимеда, давший нам с Плуто начальное образование, не был большим люби­телем археологии, поэтому в его владениях стояло всего несколько реконструкций, которые не имели чисто утилитарного назначения, – уменьшенная копия Хэмптонского Двора, пара палладианских вилл и кое-что еще в том же роде. Ничего монументального. Прежде всего нас по­разили пропорции собора Святого Джона, – в этом сооружении, пожалуй, и не было ничего примечательного, кроме пропорций. Простоватое, но невообразимо большое здание. С отвис­шей от страха челюстью и учащенно бьющимся сердцем я расставил руки, пытаясь обхватить одну из гигантских колонн заднего нефа. Она оказалась холодной на ощупь и немного пока­лывала: несмотря на то, что она производила впечатление каменной, в действительности это было почти совсем не вещество, а чрезвычайно мощное силовое поле, одетое в кожуру толщи­ной в одну молекулу. Именно театральность этого метода строительства (хотя должен заве­рить вас, что иллюзия получалась полной и исполнение было безукоризненным) лежала в ос­нове безразличия Господ к вопросам «архитектуры». В таких условиях щедрость могла быть принята за даровитость, а вкус вообще мог остаться незамеченным.

Хотя собор оказался пуст, что-то заставило нас с Плуто в нем остаться. Громадные размеры пространства как бы показывали нам наши крохотные проблемы в перспективе. Что мы такое под столь высокими сводами? Эти размеры предназначены богам, их назначение – вместить любовь богов к прихожанам. Самый лучший Бог – просто самый большой.

(Прошу простить мне, дорогой читатель, эти небольшие отступления от прямого пути повествования. У моей теологии особый норов, и мне еще предстоит научиться держать ее повод покрепче.)