Кир Булычев - Со старым годом!

— Что, — спросил человек в камзоле, что лежал у костра, — ублюдки напали?

У него было бледное, острое лицо с очень черными бровями и длинные, по плечам космами, волосы.

— Жулик разогнал, — сказал Пыркин. — Я-то что, я ничего, ребята перепугались.

— Кто-нибудь пускай принесет дров, — послышался голос из глубины ниши. Голос был надтреснутый, дрожащий, но привыкший командовать.

— Новенькие у нас, — хрипло сказал человек в камзоле.

— Слышу, — ответил голос. — Сходи, Де-Воляй, за дровами. Почему я должен повторять?

— Да все вокруг обобрали. Далеко идти придется.

Человек поднялся. В нем сочетались заторможенность и суетливость. Толстуха кружила, разглядывала Егора, как статую. Из ниши вышел широкоплечий карлик в черном костюме поверх вышитой косоворотки. Он держал в руке зеркальце, какие бывают в женских сумочках, гляделся в него и причесывался массажной щеткой. Он сказал толстухе:

— Удивительное дело — не должен бы, а лысею.

— Это вам только кажется, — сказала женщина тягуче и ласково. — Вам любой молодой позавидует. Кудри-то, кудри…

Человек со щеткой поморщился. Кудрей у него не было — жидкие, редкие волосы лежали вплотную к голове.

У него было гладкое, но очень старое лицо. Лицо молодого человека и древнего старика. Молодой старичок.

Лениво, словно избалованный, капризный деспот, молодой старичок кинул щетку в сторону. Егор невольно проследил за ее полетом. Щетка упала в высокую, по пояс, кучу щеток, гребней, расчесок.

Старичок сказал:

— Каждый имеет право на слабость. У меня она безобидная. Я никогда не причесываюсь два раза одной щеткой.

Он щелкнул пальцами. Толстуха метнулась в темноту и вытащила из ниши потертое низкое кресло с вытравленной на спинке лилией. Карлик подпрыгнул, не оборачиваясь, и опустился в него. Поерзал задом, поболтал ногами в блестящих сапогах.

— Давайте знакомиться, — сказал он. — Приятно видеть в нашем обществе новые лица. Признаться, я ждал вас, очень ждал. Нужна нам молодая, энергичная смена, товарищи.

Толстый палец уперся в грудь Егору.

— Егор Чехонин, Георгий, — сказал Егор послушно.

— А ты, крошка?

— Меня Люськой зовут.

Егор почувствовал, как ее теплые пальцы отыскали его руку.

Пыркин грузно опустился на одеяло и стал похож на груду тряпья.

— Ну что ж, — сказал молодой старичок, — а меня зовут здесь…

— Вождем, — подсказала толстуха. — Это наш вождь.

Молодой старичок укоризненно покачал головой, словно толстуха была расшалившейся девочкой.

— В этом прозвище, — сказал он, — есть некоторая доля иронии. Не всем это понятно. А вам?

По берегу брела тонкая поникшая фигура. Сначала Егор решил было, что возвращается человек, посланный за дровами, но нет — фигура женская.

— Я не могу даже устроить ужин в честь вашего приезда. Здесь нет еды…

— Они уже знают, — зашевелился Пыркин. — Я при них водку употреблял.

Вождь наклонил голову, терпеливо пережидая, а когда Пыркин умолк, продолжал:

— И тем не менее у нас праздник. Новый год. — И для каждого из нас юбилей.

— Как вы только догадываетесь, ума не приложу, — подивилась толстуха. Она достала из кармана лыжной куртки сережки с жемчугом, протянула Люське. — Это тебе подарок, от меня.

— Спасибо, не надо, — сказала Люська, — у меня уши непроколотые.

— Мне дана способность, — сказал вождь, — измерять время, которого нет. Я знаю, когда ждать гостей, а когда недругов. И я рад, что это именно вы. В прошлом году мы получили сомнительный подарок — Пыркина.

Пыркин поднял голову, подмигнул и сказал:

— А что? Не нравится, отправляй обратно, а то…

И замер, словно забыл, что надо говорить дальше.

— Помолчи, — недовольно поморщился вождь.

Женская фигура приблизилась. Это была девушка в короткой распахнутой шубке. Волосы выбивались из-под синего платка, лежали прядями по плечам, ниспадали на спину и на грудь.

— Иди к нам! — крикнула толстуха. — У нас праздник, кадровое пополнение.

Девушка прошла мимо, не обернувшись.

— Долго не протянет, — сказал вождь.

— А здесь умирают? — спросил Егор.

— Вопрос, не лишенный смысла, — сказал вождь. — Мне приятно встретить живой ум. Я лично беру над тобой шефство.

Это было как в театре. Вождь играл роль, Пыркин играл роль, теперь они хотели, чтобы и Егор играл.

Люська отпустила его руку. Она стояла, глядя на удаляющуюся девушку.

— Здесь можно умереть, — сказал вождь. — К тебе это не относится. Причина, приведшая тебя сюда, вернее всего пустяковая. — Губы вождя улыбнулись, глаза не умели улыбаться. — Такие, как ты, не топятся, они, как остынут, опомнятся, начинают предпринимать тщетные попытки покинуть их пост и вернуться туда. Вождь показал пальцем в гору. — Хотя всем известно, что настоящий мир здесь, а там только сон, видимость!

— А чего, — сказал Пыркин. — Бросайся в речку и потонешь. Как в аптеке. Тогда узнаешь, где видимость, а где напиться можно рабочему человеку.

Фигурка девушки уже скрылась во мгле. Навстречу ей брел человек, что ходил за сучьями. Он волок деревянную голубую дверь. Приостановился, что-то сказал девушке, та не ответила.

— А почему она здесь? — спросила Люська.

— Она потеряла любимого человека, — ответил вождь. — За несколько часов до Нового года.

Он обернулся к толстухе.

— Когда это было, Марта?

— Давно, — сказала Марта. — И все ходит, ходит. Хоть бы утопилась поскорее.

Де-Воляй подтащил дверь к костру.

— Я ее к нам позвал, — сказал он улыбаясь. — А она молчит. Какая-то неполноценная.

— Молодец, Де-Воляй, — сказал вождь. — Дров надолго хватит.

Де-Воляй встал на край двери и потянул на себя другой конец, чтобы сломать, но не одолел доску. Егор стал помогать ему.

— Что-то сегодня ублюдки суетятся, — сказал Де-Воляй, убедившись, что Егор справится без него.

— У них тоже прибавление, — сказал вождь.

— Мы его Де-Воляем зовем, — сказал Пыркин, — он про свой аппетит рассказывает. Какие штуки в ресторане жрал.

— Не жрал он в ресторане, — сказала Марта. — Я во всех ресторанах была, никогда его не видала.

— Тебя в такие и не пускали, — огрызнулся Де-Воляй. — Мои рестораны до революции процветали.

Видно, спор был давний, самим спорщикам надоел. Егор подумал, что если Пыркин здесь уже год, то другие пришли куда раньше.

— Давай по-дружески допросим новенького, — сказал вождь. — Что же тебя привело к нам? Оскорбленное самолюбие? Обида? Несчастье?

Егор пожал плечами. Отсюда, издали, это было уже неважно. Прав был маленький вождь. Если бы знать путь обратно — ушел бы домой. Но он не смел спросить, есть ли такой путь, потому что боялся, что пути нет.