Кир Булычев - Со старым годом!

— Ну, я пошла. Домой.

— Ты далеко живешь? — спросил Егор.

— За углом, вон в том доме.

— Пойдем вместе, сама посмотришь, что никого нет.

Люська быстро пошла к трамвайным путям. Егор вспомнил, что там недавно был человек — тогда за себя он не так боялся, — он мог бы убежать. Но теперь с ним девчонка. Егор оглянулся, палку бы найти, но ничего не увидел.

Люська вдруг замерла, глядя вверх.

— Это твои окна?

— Спят они, — сказала Люська.

— Ну, ты идешь?

— Нет.

— Испугалась?

— Не хочу.

— Слушай, я тебе русским языком говорю — никого там нет. И вообще в Москве никого нет. Все ушли.

— Куда ушли? — брови побежали вверх.

— Вперед ушли, в следующий год.

— А мы?

— А мы остались.

— И Константина нет?

— Какой Константин?

— Это ужасный человек! — Брови изобразили крайнюю степень удивления: как можно не знать Константина? — Он у нас живет. Раньше приходил, а теперь совсем живет.

В тумане, затянувшем подворотню, возникла странная, даже зловещая фигура Егор не сразу догадался, что этого человека он видел несколько минут назад.

Сразу бросилось в глаза, что он нес в руке тяжелый черный лом. Потом Егор увидел, как странно этот человек одет — в распахнутое черное пальто без одного рукава, вместо него оранжевый рукав рубашки. И уж в последнюю очередь обозначилось лицо — мятое, серое, все висит, нижняя губа, щеки и даже нос дай им волю, вообще бы сползли на грудь.

Егор попытался закрыть собой Люську, а Люська не усмотрела в человеке никакой опасности, укоризненно сказала:

— А сам говорил — никого нету!

Человеку было тяжело волочить лом, он остановился, закинул его на плечо. Только тут Егор увидел, что человек бос.

— Пыркин, — спросила Люська, — ты куда пошел?

— Люська? Помнишь меня?

— Как же не помнить — ты мне конфеты давал.

— Не помню, — сказал Пыркин и пошел мимо. Лом скашивал его в сторону, плечо задралось. Егор с Люськой невольно пошли следом, Пыркин вдруг замер, поглядел на них и спросил:

— Собачонку мою не видали? Собачонка моя пропала. Жулик пропал. Не иначе как ублюдки сманили.

И тут же поспешил прочь, словно не нуждался в ответе.

— Ты его знаешь? — спросил Егор.

— Я всех во дворе знаю, — ответила Люська — Он у нас в доме жил. В прошлом году пропал. Как раз под Новый год. С милицией искали, собаку приводили, овчарку, честное слово, черная совсем, а брюхо серое. Не веришь?

— И не нашли?

Вопрос был глупый. Если он здесь, конечно, не нашли.

— Не нашли. Он же алкоголик. Лечился даже. Мать говорила, счастье, что его от нас забрали.

— Ты говорила, что он сам пропал.

— Как будто пропал, а некоторые думали, что забрали. С придурью он.

— Так он что же, уже целый год здесь?

— Он здесь всегда жил, — Люська не поняла вопроса.

Издали, набирая силу, словно надвигающийся гром, пошел грохот и звон.

— Ой, это Пыркин. Всегда так, напьется и хулиганит, — сказала Люська. Ужасный человек.

Пыркина увидели на другой стороне улицы, где на первом этаже большого желтого дома раньше был продовольственный магазин. Громоздкий дом стоял в глубине, за сквером, теперь сквер пропал и длинная черная фигура Пыркина видна была издалека. Он снова поднял лом и, как копье, вонзил его в витрину. Витрина вдребезги. Грохот покатился над улицей и угас вдали — без эха, без отзвука.

— Ой, что будет, что будет, — приговаривала Люська, топоча сзади Егора. Опять в милицию загремит. Такая витрина, наверно, тысячу рублей стоит…

В Люське сочеталась девчонка, наивная и беззащитная, с трезвой старушкой, которая все уже видела и все знает.

Когда они подбежали к магазину, Пыркина на улице не было. В груде стекла валялся лом. Пирамиды консервных банок в витрине были разрушены, а изнутри, из темноты, доносилось шевеление и треск.

— Пыркин, вылазь, — сказала Люська строго. — Милиция приедет.

Пыркин отозвался не сразу.

— Не приедет, — сказал он. — Рад был бы увидеть ихнюю шинель. Нет здесь никакой милиции.

Он показался в витрине, словно портрет в раме. К груди он прижимал ящик, из которого торчали горлышки бутылок.

Поглядев на ребят, он развернулся задом и, опустив босую ногу, старался нащупать ею асфальт.

— Обрежешься, — сказала Люська. — Тут же стекла.

— Нет, — сказал Пыркин, — не обращай внимания. Стекла захрустели под ступней.

— Пошли, — сказала Люська Егору, — ты его не знаешь. Обязательно милиция приедет.

— Да сколько тебе говорить! — воскликнул Пыркин, опуская ящик на кучу стекла. — Нет здесь милиции, и вообще неизвестно, где мы пребываем, вернее всего, за грехи на том свете.

Пыркин вытащил из ящика бутылку водки, подцепил желтыми зубами блестящую крышечку и выплюнул на мостовую.

— Ну, с праздничком, — сказал он и опрокинул бутылку над раскрытым ртом.

Водка лилась туда, словно в воронку, но, наполнив рот, она хлынула по подбородку на черное пальто.

Пыркин с отвращением фыркнул, остатки водки фонтаном брызнули изо рта.

Он забросил бутылку за скамейку.

— Вот так всегда, не выпьешь, не закусишь.

Он наступил на груду стекла, и осколки расползлись из-под него в разные стороны, протянул грязную руку к ящику, вытащил еще одну бутылку, открыл и начал медленно лить водку на асфальт.

— Чепуха и сплошной обман.

Он запахнул пальто, на котором не было ни одной пуговицы.

— А вы-то чего? — спросил он. — Пошли со мной. Чего вам здесь в пустоте гулять.

Егор с Люськой переглянулись.

— Если ты думаешь, что у тебя кто дома есть, — добавил Пыркин, — то ошибаешься. Никого у тебя дома нет.

— А я и не хотела туда идти, — сказала Люська, срываясь с места и спеша за Пыркиным. — Я туда и не пойду. Там Константин. Я к отцу поеду.

— Никуда ты не поедешь, — сказал Пыркин.

Егор шел сзади. Непонятно, что делать дальше. Навалилась экзаменационная тупость, когда не знаешь билета и нет ни одной мысли в голове.

Подошли к перекрестку. Светофор смотрел черными, пустыми глазами.

— Не оглядывайтесь, — сказал Пыркин. — Нет здесь троллейбусов.

— А сколько сейчас времени? — спросил Егор, чтобы спросить чего-нибудь уж очень было тихо, только тяжелое дыхание Пыркина да стук Люськиных каблуков.

— Парень взрослый, в армию скоро, а не понял, — сказал Пыркин. Егор кивнул, он понял.

— А мы вас с милицией искали, — сказала Люська. — Собаку привозили, черную овчарку.

— У меня тоже собачка была. Жулик, — сказал Пыркин. — Сманили.

За новым цирком до самой реки тянулась обширная и пустая равнина. Посреди нее две избы, маленькие окошки выбиты, вокруг утоптано, словно избы поставлены для декорации. Пыркин немного прихрамывал, горлышко бутылки высовывалось из кармана пальто. Люська семенила рядом. Егор несколько раз щурился, чтобы разогнать это видение, но открывал глаза — и снова в десяти шагах черное пальто Пыркина с оранжевым рукавом рубашки, босые серые пятки. А рядом клетчатое пальтишко Люськи, стоптанные каблуки ее ботинок. Что сейчас дома творится — подумать страшно…