Феликс Дымов - Полторы сосульки (Сборник фантастики)

Она оттолкнула Аду, но опомнилась, крепче обхватила за плечи. С другого бока тотчас приткнулась Ксюта. Мать обняла и ее.

-- К зеркалу подойдет: "Нет меня, мама, там. Тьма. Глаз чужой посреди мрака торчит". Потом обернется ко мне -- как только угадывал? -- рукой воздух ощупает вокруг себя: "И здесь тоже нет. Нет меня больше. Личность я, мама, утерял... Жить не хочется..."

За окном стемнело. Но света не зажгли. Голос тетки Извариной стал ломким и сухим и больше не обрывался.

-- Прихожу, значит, домой седьмого августа -- нет его. Я сначала не испугалась. Решила, опять с Динкой за деревню подался. На ручей, тоску отливать. Они часто к ручью уходили. Я ж и всего-то в правление на минутку -- насчет машины договориться: хотела его в город, к профессору... Подошла к подоконнику полить цветок -- а там эта фотка. И чернилом поперек: "Я убит шестого марта 1943 года". У меня так все внутри и трепыхнулось. Далеко ж, думаю, за час не мог уйти. Сама все вокруг избегала. И другие тоже колхозом. И из милиции двое. С собакой. Все допытывались, не затаил ли он от войны оружия. Да если б и затаил, тут же б из головы выронил... Бегали мы все, бегали, так представляешь -- ну нигде ни следочка! Ни слезы. Ни кровинки. Собака их здоровущая хвост под брюхо, наземь повалилась и уши лапами заслонила, даром что овчарка! А Динка лишь через три дня объявилась. Облезлая. Бока проваленные. Под крыльцо заползла и еще неделю скулила точно по покойнику. Да уж и совсем зазря. Какой там покойник, когда и так два раза умер! Чую, сам он на себя руки наложил. Незнамо где теперь и косточки незарытые валяются... Как раз с седьмого августа...

Седьмого августа 1946 года Лелька родилась на свет.

-- Оставайся ночевать, -- предложила тетка Изварина. -- А то, хочешь, и вовсе переселяйся.

-- Что вы, спасибо, перед ребятами неудобно! -- отказалась Леля.

На самом деле, испугалась стен, которые не уберегли человека, не уговорили остаться и жить. Лелька не доверяла им, видевшим, как металась между ними четырьмя обезумевшая от горя женщина, едва примирившаяся со смертью мужа. И как, наверное, тихо кусала ночью губы в печали о сыне-калеке. И как обманывала здесь себя с чужими мужчинами -- лишь бы не быть одной! Может, она уже не имела ни надежды, ни права на новую семью. Но очень хотела ее иметь...

-- Я завтра вечерком забегу, можно? -- спросила Леля. -- Спокойной ночи!

-- Прощай пока... Почаще заходи... Ладно?

Леля пришла завтра. И послезавтра. И еще четыре вечера подряд. А на седьмой не пришла.

...Динка прибежала прямо в поле во время обеда. Есть не стала. И все нетерпеливо тыкалась в колени, тянула Лелю за руку, деликатно повизгивала.

-- Доедай живее да уматывай, мы тебя отпускаем!-- распорядился Женька Жук. -- Твоя четвероногая Санчо Панса у любого скулежом аппетит отобьет.

-- У тебя отобьешь! -- Леля забрала в горсть сухой собачий нос, подула. -- Пошли, что ли? Нас с тобой милостиво отпускают.

-- Не понимаю, чего ты среди женского рода выискала? -- Верзила Силкин подмигнул ребятам и гулко захохотал. -- Будь на твоем месте я, никто бы не ломал голову, чем можно с такой аппетитной мамашей заниматься...

Леля подошла и трахнула его алюминиевой миской по спине. Он недоуменно пошевелил лопатками:

-- Уж и пошутить нельзя. Недотрога!

-- Поищи себе другой повод для шуток. А с такими мыслями даже во сне сторонись этого дома! Динка вздыбила шерсть на загривке и зарычала.

-- Ну-ну, умничка моя, не надо! -- успокоила Леля. -- Дяденька осознал...

И они пошли куда глаза глядят...

Оказалось, глаза у них у обеих глядят на ручей. Спустились к берегу. Побрели вниз по течению, не торопясь и не оглядываясь. Динка держалась у ноги. Однако стоило Леле приостановиться, хватала за брюки и тянула дальше вниз. Где-то там за несколько километров отсюда ручей сливается с рекой. А река, как известно, бежит в Волгу. Которая, в свою очередь, впадает в Каспийское море. По морю гуляют волны. И всякая мысль, обегая даже безмозглую голову, рождает волны. Мысленные волны. Биополе. Которое объединяет волны всех людей и тоже образует море, целый мысленный океан. На Земле есть скрытые от глаз лагуны, где океан этот пенится невиданными взлетами энергии.

Пиками энергии. Со своими приливами и отливами.

Леля удивилась неожиданным, невесть чем навеянным рассуждениям. Ну, поле. Ну, море. Ну, океан. Если мысленный, то почти и не существующий. А о несуществующем зачем думать? Зачем ненужными мыслями маяться?

Тут Леля споткнулась, опомнилась и лишь тогда осмотрелась внимательнее. Ручей здесь ударялся в обрывистый берег, взъяривался, слегка отскакивал назад и под прямым углом катился в сторону. В месте изгиба крутило пенный водоворот. И именно здесь кому-то понадобилось брать песок. Вода не доставала до выемки, а точнее, до ниши примерно человеческого роста и метровой глубины, куда солнечный луч не попадал из-за берегового уступа. Там отчетливо просматривались слои песка, крепленные охряными прожилками глин и срезанные вкось штыковой лопатой. Ничего, в общем, интересного. И Леля не остановила бы на нише своего внимания, если бы не Динка.

Динка сунула туда нос, поскребла когтями землю и заскулила. К кончику ее куцего хвоста подползла острая тень двузубого валуна.

Лелька за ошейник потянула псину внутрь. Но Динка прижалась брюхом к земле, мелко-мелко задрожала, попятилась, и девушка не стала настаивать. Пригнувшись, ступила в нишу. Конечно же, заслонила собой свет. Но не настолько, чтобы не видеть в упор той же песчаной, со следами штыковой лопаты стенки. Подняла руку потрогать охряной узор. И, к своему удивлению, не встретила преграды: рука по локоть исчезла в породе. От любопытства, а больше все-таки от неожиданности сделала еще шаг -- и провалилась в невыразимо длительное падение лицом вниз в слоистую темноту...

Сперва ощутила сложный смрадный запах вымоченной в керосине хамсы, ила, перестоявшейся фиалки и широко расплывшуюся во рту боль прикушенного или обожженного языка. Внутрь тела, начиная от кончиков пальцев, поползло, отступая, тепло. Озябли колени и плечи, посинели ногти, в мурашках растаял низ живота. Горячий комок задержался у сердца, на мгновение затопил горло и маленьким радужным пятнышком аккумулировался в центре затылка. Тело потеряло вес. Руки и ноги поплыли в неуправляемом и бесплотном парении. Пенистые пузырчатые огоньки -- как шампанское на свету! -- впитались в кожу. Взлетел и опал сильный звук, распухая из высокого колющего тона в ужасающе низкий ватный хрип. И ливень, огнепад, бездна всепоглощающего света растворили мир и мозг.

"Сиреневый туман над нами проплывает, -- родился откуда-то мысленный ритм. -- Все в мире поглотил сиреневый туман..."