Тэд Уильямс - Горящий человек

Отчим был закутан в одеяло, из-под которого виднелись голые до колен ноги. Неужели это тот самый Сулис, который всегда одевался с тем же тщанием, с каким некогда стро ил свои полки на поле боя? Вид бледных ног вызвал во мне невыразимую тревогу.

- Я... Мне не спалось. Захотелось подышать воздухом.

Его взгляд, скользнув по мне, снова ушел во мрак. Он казался не просто растерянным, а испуганным по-настоящему,

- Не надо выходить в такое время. Теперь поздно, а в этих коридорах полно... - Он запнулся. - Полно сквозняков. И очень холодно. Ступай к себе, девочка.

Все в нем внушало мне страх. Я попятилась, но сочла нужным произнести:

- Доброй вам ночи, и да благословит вас Бог.

Он как-то судорожно качнул головой и побрел прочь. Несколько дней спустя в замок доставили закованную в цепь колдунью.

* * *

Я узнала об этом только от Телларина. После любовных ласк мы лежали, пригревшись, под моим одеялом, и внезапно он объявил:

- А господин Сулис велел схватить колдунью.

Я удивилась - обычно в постели мы говорили совсем о другом.

- Какую колдунью?

- Она живет в лесу Альдегеорте, - он произнес эркинлендское название с обычной милой неуклюжестью, - и часто бывает на рынке в городе на Имстрекке, к востоку отсюда. Там ее хорошо знают - она лечит травами, сводит бородавки и все такое. Так говорит Аваллес.

Я вспомнила, что велела мне передать отчиму бывшая шлюха Ксаниппа в ночь смерти моей матери. Было тепло, но я плотнее закутала одеялом наши влажные тела.

- Но зачем она понадобилась господину Сулису?

- Ну, она ведьма - стало быть, идет против Бога. Аваллес с солдатами схватил ее и привез сюда нынче вечером.

- Но на озере, где я выросла, полным-полно знахарок, и под стенами замка они тоже есть. Зачем же ему эта женщина?

- Как видно, он полагает, что она не просто безобидная знахарка. Он велел бросить ее в темницу под тронным залом, скованную по рукам и ногам.

Мне непременно нужно было взглянуть на нее - как из любопытства, так и потому, что состояние рассудка отчима внушало мне тревогу.

* * *

Утром, когда господин Сулис еще не встал, я спустилась в темницы. Колдунья была там единственной узницей. Эти подвалы редко использовались по назначению, ибо заточенные в них умерли бы от холода и сырости, не успев послужить примером другим. Стражник с охотой пустил падчерицу хозяина замка поглядеть на ведьму и указал мне дверь последней темницы.

Мне пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть в зарешеченное окошко на двери. Свет шел только от одинокого факела, горевшего на стене позади меня, и колдуньи почти не было видно. На запястьях и щиколотках у нее были цепи, как и сказал Телларин. Она сидела на полу в своей лишенной окон темнице, похожая из-за опущенных плеч на вымокшего под дождем ястреба.

Я смотрела на нее, а она звякнула цепями, не повернув головы, и спросила на удивление низким голосом:

- Чего тебе, дочка?

- Господин Сулис... мой отчим, - проговорила я, как будто это могло служить объяснением.

Она широко раскрыла свои огромные желтые глаза. Сходство с хищной птицей еще усилилось - мне показалось, что сейчас она накинется на меня и раздерет острыми когтями.

- Ты пришла просить за него? Я скажу тебе то же самое, что сказала ему: на его вопрос нет ответа. Я, во всяком случае, не знаю его.

- Что же это за вопрос? - едва дыша, спросила я.

Колдунья, молча поглядев на меня, поднялась. Я видела, что ей это тяжело из-за цепей. Она вышла вперед, и свет из оконца упал на нее. Ее темные волосы были острижены коротко, как у мужчины. Не красавица и не уродка, не высокая и не маленькая, она дышала силой, и немигающие желтые плошки ее глаз притягивали к себе мой взгляд. Я еще не видывала таких, как она, и ничегошеньки в ней не понимала. Говорила она, как обыкновенная женщина, но было в ней что-то дикое, как раскат отдаленного грома, как бег оленя по лесу. Я не могла двинуться с места, точно она меня околдовала.

Наконец она покачала головой:

- Не надо тебе пугаться в безумные дела своего отца, дитя.

- Он мне не отец. Он был женат на моей матери.

- Вон оно что, - с похожим на лай смехом сказала она.

Я переминалась с ноги на ногу, по-прежнему прижимаясь лицом к решетке, сама не зная, зачем я говорю с этой

женщиной и чего хочу от нее.

- Почему ты закована?

- Потому что они боятся меня.

- А как тебя зовут? - Она хмуро промолчала, и я попыталась еще раз: - Ты правда колдунья?

- Ступай-ка отсюда, дочка, - вздохнула она. - Если ты ничего не знаешь о глупых затеях своего отчима, лучше тебе держаться подальше от всего этого. Не надо быть колдуньей, чтобы видеть, что добром это не кончится.

Ее слова испугали меня, но я не могла оторваться от решетки.

- Не нужно ли тебе чего-нибудь? Еды или питья? Она снова оглядела меня лихорадочно горящими глазами.

- Отроду не видела такого странного дома. Нет, дитя. Все, что мне нужно, это открытое небо да мой лес, а этого я не получу ни от тебя, ни от кого другого. Зато я твоему отцу нужна, и голодом он меня морить не станет.

Колдунья повернулась ко мне спиной и опять ушла в угол, волоча за собой цепи. Я поднялась наверх с больной головой: разные мысли - взволнованные, горестные и испуганные - бились в ней, как птицы в запертой комнате:

* * *

Месяц маррис сменился аврелем, а отчим все держал колдунью в заточении. Чего бы он ни хотел от нее, она явно на это не соглашалась. Я часто бывала у нее, но она, хотя и была добра по-своему, говорила со мной только о пустяках. Спрашивала, 'был ли поутру заморозок и какие птицы, пели на деревьях - ведь в своем каменном мешке она была отрезана от мира.

Не знаю, почему меня так тянуло к ней. Мне, наверное, казалось, что она владеет ключами от многих тайн - а тайнами для меня были и безумие отчима, и горе моей матери, и мои растущие страхи за свое новообретенное счастье.

Хотя отчим кормил ее исправно, как она и предвидела, и не позволял дурно с ней обращаться, колдунья худела день ото дня, и темные круги легли у нее под глазами, как кровоподтеки. Она тосковала по воле и чахла, как дикий зверь в клетке. Мне больно было видеть ее, как будто это меня лишили свободы. Каждый раз я находила ее все более слабой и истощенной, и мне вспоминались последние страшные дни моей матери. Выходя из темниц, я всегда искала тихого места, где могла выплакаться. Даже краденые часы с Телларином не облегчали моей грусти.

Я возненавидела бы отчима, если бы он сам не чах день ото дня, словно заточенный в зеркальном подобии сырой колдуньиной тюрьмы. Каким бы ни был вопрос, на который отчим желал получить ответ, он мучил Сулиса так, что этот честный человек лишил женщину свободы, а себя - сна. До самого рассвета он читал, писал или говорил сам с собой в порыве исступления. Я боялась, что этот вопрос в конце концов уморит и его, и колдунью.