Роберт Хайнлайн - Миры Роберта Хайнлайна. Книга 12

— Того и гляди сюда явится кто-нибудь из этих язычников и начнет совать нос куда не надо, — извиняющимся тоном сказал хозяин. — Я не хочу, чтобы меня арестовали за укрывательство беженцев — на мне жена и дети.

Тем не менее он проводил Томаса до большой дороги, не умолкая ни на минуту: природная общительность превозмогла даже осторожность.

— Один Бог знает, что ждет моих ребятишек, когда они вырастут. Иногда по ночам мне приходит в голову, не лучше ли одним махом положить конец всем их горестям. Джесси — это моя хозяйка — говорит, что грех об этом даже думать, что надо положиться на волю Господа, рано или поздно он о нас вспомнит. Может быть, и так, — только я знаю одно: не улыбается мне растить ребенка для того, чтобы потом им помыкали эти обезьяны. — Он сплюнул. — Не по-американски это.

— А что полагается за укрывательство беженцев?

Фермер удивленно посмотрел на него.

— Да где ты был все это время, приятель?

— В горах. Я еще ни одного сукина сына и в глаза не видел.

— Увидишь. Погоди, значит, у тебя нет номера, верно? Так ты лучше получи номер. Хотя нет, ничего у тебя не выйдет — как только объявишься, тут же загремишь в трудовой лагерь.

— Номер?

— Регистрационный номер. Вот такой.

Он достал из кармана запечатанную в прозрачный пластик карточку и показал Томасу. На карточке были приклеены не очень четкая, но в общем похожая фотография фермера, его отпечатки пальцев и напечатаны адрес, профессия, семейное положение и прочие данные, а вверху стоял многозначный номер, разделенный черточками на несколько частей. Фермер ткнул в него корявым пальцем.

— Вот эта первая часть — мой номер. Он означает, что ихний император разрешает мне оставаться в живых, дышать воздухом и ходить по земле, — с горечью сказал он. — Вторая часть — это серия, она означает, где я живу и чем занимаюсь. Если вздумаю уехать из нашего округа, я буду обязан ее поменять. А если захочу поехать в какой-нибудь другой город, не в тот, куда мне предписано ездить за покупками, я обязан получить специальный разовый пропуск. Как по-твоему, можно так жить?

— Я бы не смог, — согласился Томас. — Ну что ж, пожалуй, мне пора отправляться, пока вы из-за меня не попали в беду. Спасибо за завтрак.

— Не за что. Сейчас помочь другому американцу — одно удовольствие.

Томас быстро зашагал по дороге, чтобы добрый фермер не заметил, как сильно на него подействовало то, что он услышал. Знать, что Соединенные Штаты потерпели поражение, — это одно, а увидеть воочию регистрационную карточку — совсем другое. Рассказ фермера глубоко потряс его свободолюбивую душу. Первые два-три дня он передвигался осторожно, держась подальше от городов, пока не освоился с новыми порядками и не научился вести себя так, чтобы не вызывать подозрений. По крайней мере в один большой город он должен был проникнуть — нужно было почитать объявления на стенах, найти случай поболтать с людьми, профессия которых позволяла им разъезжать по стране. Если бы речь шла только о его личной безопасности, он был готов пойти на это, даже без всякой регистрационной карточки, но он отчетливо помнил, как Ардмор снова и снова говорил: «Самая важная ваша задача — вернуться назад! Не стройте из себя героя. Не рискуйте без особой надобности, и самое главное — возвращайтесь!» Так что с этим придется подождать.

По ночам Томас бродил по окрестностям городов, избегая встреч с патрулями, как раньше — с железнодорожными полицейскими. На вторую ночь он обнаружил то, что искал, — пристанище бродяг. Оно находилось там, где он и рассчитывал его найти по своему прежнему опыту. Тем не менее он чуть было его не проглядел: костра там не оказалось, а вместо него была убогая печурка, кое-как сооруженная из железной бочки, и снаружи огня почти не было видно.

Вокруг печурки сидели люди. Томас уселся, не говоря ни слова, как требовал обычай, и дал себя как следует разглядеть.

Скоро какой-то унылый голос произнес:

— Да это же Джентльмен Джефф! Ну ты даешь, Джефф, — напугал меня до смерти. Я думал, это какой-нибудь плоскомордый. Что поделываешь, Джефф?

— Да так, ничего особенного. Прячусь.

— Все мы нынче прячемся, — сказал голос. — Куда ни плюнь, везде эти косоглазые… — И он разразился длинной цепочкой проклятий, затрагивающих родителей паназиатов и такие их личные качества, с которыми он вряд ли имел случай сталкиваться.

— Кончай, Моу, — повелительно сказал другой голос. — Какие новости, Джефф?

— К сожалению, не знаю, — вежливо ответил Джефф. — Я был в горах — уклонялся от призыва и ловил себе рыбу.

— Надо было тебе там и оставаться. Сейчас везде стало совсем плохо. Никто не решается взять человека на работу, если он не зарегистрирован. Все время только и смотришь, как бы не угодить в трудовой лагерь. По сравнению с этим та облава, когда повсюду гонялись за красными, — просто пикник.

— Расскажите мне про трудовые лагеря, — попросил Джефф. — Может быть, я рискну туда попроситься, если совсем оголодаю.

— Ты себе не представляешь, что это такое. Меня туда никакой голод не загонит. — Голос ненадолго умолк, как будто его обладатель погрузился в невеселые размышления. — Ты знал Кида из Сиэтла?

— Кажется, знал. Такой маленький, с косым глазом, на все руки мастер?

— Он самый. Так вот, он пробыл в лагере с неделю, а потом вышел оттуда. Как вышел, он и сам не знал: ему все мозги отшибли. Я видел его в ту ночь, когда он помер. Весь был в язвах — должно быть, заражение крови. — Он помолчал и задумчиво добавил: — А уж воняло от него…

Томас был бы рад перевести разговор на другую тему, но нужно было разузнать как можно больше.

— А кого посылают в эти лагеря?

— Всякого, кто не работает там, где ему велено. Мальчишек, начиная с четырнадцати лет. Всех, кто уцелел из военных, после того как мы накрылись. Каждого, кого поймают без регистрационной карточки.

— Это еще не все, — добавил Моу. — Ты бы видел, что они делают с женщинами, которые остались без работы. Тут мне только вчера одна кое-что рассказала — отличная тетка, между прочим, поесть мне дала. У нее была племянница, учительница в школе, а плоскомордые все американские школы прикрыли, и никакие учителя им не нужны. Так они ее зарегистрировали, а потом…

— Кончай, Моу. Слишком много болтаешь.

Сведения, которые удавалось раздобыть Томасу, были отрывочными и бессвязными, тем более что ему редко представлялся случай задать прямые вопросы о том, что его действительно интересовало. Тем не менее у него понемногу складывалась картина систематического и планомерного порабощения нации, беспомощной, парализованной, неспособной защищаться, со средствами сообщения, целиком попавшими в руки завоевателей.