Станислав Гагарин - Разум океана. Возвращение в Итаку

— Мне не ясны ваши намерения относительно роли дочери Накамура, — сказал Раумер. — Не думаете ведь вы, что…

— Нет, не думаю. Пока… Насколько я знаю Тиэми — заставить ее работать на нас против отца, появление которого она встретила с величайшей радостью… Нет, пока это исключено. Вот если Хироси сумеет окончательно подчинить ее своему влиянию, тогда другое дело. Но в любом случае позиция Косаку, позиция жениха дочери профессора, естественно, укрепляется.

— Что-нибудь прояснилось по существу работ лаборатории? — спросил Раумер.

— Ясного мало, собственно, нам ничего не известно. Накамура знают как микробиолога, но в последние годы его работы вообще не публиковались. Правда, мы определили, что между исчезновением американских подводных лодок, таинственной гибелью русских торговых судов и лабораторией Накамуры существует прямая связь. Какая? Что ж, это попытается выяснить наш Хироси. Главное, не скупитесь, мой друг, повторяю: он тщеславен и любит деньги. Но специалист отличный — Накамура будет доволен. Мы — тоже.

— Когда вы сведете меня с этим препаратором?

— Патологоанатомом, — поправил доктор. — Завтра утром. Ночевать я оставлю вас у себя. Кстати, вот и Тиэми. Это ее голос. Сейчас вы увидите лучшую представительницу японской нации. Входи, Тиэми, мы ждем тебя.

С легким шорохом раздвинулись стены, в комнату вошла Тиэми Тода, Раумер повернулся, привстал и узнал в ней девушку из трамвая.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Испытание темнотой

1

— Мы весьма сожалеем, господин Бакшеев, но его превосходительство склонен рассматривать ваше появление у берегов Японского государства как попытку проникнуть на чужую территорию с целью шпионажа в пользу иностранной державы, с которой Божественный император находится в состоянии войны. Мы удручены необходимостью сообщить вам, господин Бакшеев, что за подобное деяние рассматривается как преступное и влечет за собой высшую меру наказания — смертную казнь через повешение.

— Насколько мне известно, наши государства в апреле сорок первого года заключили договор о нейтралитете. Или за последние двое-трое суток обстоятельства изменились?

— О каком государстве вы говорите, уважаемый господин Бакшеев?

— О Советском Союзе, разумеется, гражданином которого я имею честь быть и с представителями которого категорически настаиваю на встрече.

— Но позвольте, его превосходительство не допускает и мысли о том, что вы гражданин Советского Союза. Разве мы стали б задерживать вас в этом случае?!

— Так кто же я по-вашему, черт возьми?!

Не стоило, конечно, выходить из себя, этот тип из контрразведки, или еще откуда, сразу заулыбался и стал более любезным, прямо до тошноты.

— Мы хорошо понимаем ваши чувства и соболезнуем вам, как достойному противнику, сделавшему неверный ход и попавшему под неумолимое колесо судьбы. Ваша родина далеко отсюда, по мы скрасим вам последние минуты и, возможно, попытаемся что-нибудь сделать для вас, если отнесетесь к нам со столь же высоким уважением и поможете в нашей неблагодарной, но такой важной для государства работе. Чашечку сакэ, сигареты, кофе? Не стесняйтесь, мы радушные хозяева, но не пора ли нам перейти на английский?

— Почему? — спросил Бакшеев. — Вы отлично говорите со мной по-русски. За кого вы меня принимаете в конце концов?

— Как жаль, как жаль, господин Бакшеев… Что же, видимо, мне самому придется назвать ваше подлинное имя… Джон Фулбрайт, агент американской разведки! Не так ли?

2

…Из кунгаса его вывели под руки рыбаки. Огней на берегу не было видно, но звездное небо отгоняло черноту ночи.

На пристани стояли две женщины, одна с ребенком за спиной, другая с корзиной в руках.

— Куда его? — спросил один из рыбаков, положивший на свои плечи правую руку Степана. — Тяжелый какой…

— Ко мне, пожалуй, это ближе всего, — сказал старшина кунгаса.

Он взял у одной из женщин корзину, подобрал на досках пристани вторую и бросил обе в кунгас.

— Китэ, — обратился старшина к женщине с ребенком, — этот человек, мы нашли его в море, будет находиться пока у нас, в нашем доме. Иди приготовь все.

Дом старшины кунгаса действительно был неподалеку, и скоро Бакшеев увидел широкое пятно окна, желтевшее на стене. По низкому крыльцу, с трудом перебирая ступени, он вошел, скорее, его втащили в узкий коридор-прихожую, разули здесь, потом убрали стену и уложили на циновку-татами совсем близко от разлапистой чугунной печки, согревавшей дом.

Хозяйка подала Бакшееву чай, сваренную рыбу на деревянном подносе и чашечку с рисом. Покончив с едой, Степан ощутил вернувшуюся к нему способность говорить.

— Спасибо, — сказал он по-японски.

Тихо говоривший о чем-то с женой хозяин дома вздрогнул от неожиданности и повернул к Бакшееву широкое лицо.

— Кто ты? — спросил он.

— Русский, — сказал Степан. — Русский с утонувшего парохода.

— Кушай еще, — сказал хозяин. — Утром приедет доктор. Я уже позвонил.

Доктор действительно приехал утром.

Когда он вошел в домик старшины кунгаса, здесь уже с полчаса находились начальник местной полиции и три господина в штатской одежде. Они устроили перекрестный допрос и Бакшееву, и хозяину дома, собравшемуся было на промысел, и его жене, маленькой, напуганной всем происходящим женщине.

Степан Бакшеев окончательно отошел, он чувствовал себя окрепшим и спокойно рассказал про обстоятельства гибели «Имандры», потребовал встречи с представителями советского посольства или министерства иностранных дел Японии.

Степана вежливо выслушали, задали несколько вопросов, касающихся, главным образом, подробностей спасения. Потом позволили приехавшему доктору осмотреть Степана. После осмотра господа в штатском предложили Бакшееву поехать с ними.

Степан крепко пожал руку старшине кунгаса, хотел поблагодарить хозяйку, но она исчезла. Начальник полиции и один из штатских остались в доме. Бакшеева усадили на заднее сиденье большой легковой машины, где он оказался между двумя мужчинами в гражданской одежде, шофер включил зажигание, и они выехали из рыбацкого поселка.

Потом Степана Бакшеева трижды допрашивали в префектуре, дважды возили куда-то, окна автомобиля при этом были занавешены шторами, оставляли одного в комнате с единственным стулом, другой мебели не было, и вопросы звучали из динамиков, установленных в разных углах.

Теперь его спрашивали обо всем. Где родился, с кем дружил, куда направлялась «Имандра», какой везла груз, название кораблей, стоящих во Владивостоке, есть ли у него дети, какую веру исповедуют его родители. Выстреливали в него десятками вопросов; не дожидаясь ответа, задавали новые, спрашивали, спрашивали, спрашивали без конца… Бакшеев нервничал, раздраженно требовал встречи с представителями своей страны или с японскими дипломатами. Потом он понял, что тактика допрашивающих и рассчитана на такую реакцию, перестал отвечать вообще, только изредка повторял свои требования, собрав в комок волю и заставляя себя не откликаться ни на самые безобидные, ни на явно провокационные вопросы.